Денис Драгунский - Третий роман писателя Абрикосова

А как легко она говорит обо всем, как с полуслова понимает любую мысль, как умно рассуждает она о том, что сильный и удачливый человек имеет право на счастье не меньше, чем его страдающий собрат. При этом она ищет в сумочке сигареты, и в этих поисках выкладывает на стол косметический футляр, благоухающий всей Францией в одном вдохе, тугой бумажник из крокодиловой кожи, с замочками и цепочками и торчащими уголками визитных карточек, и членский билет Союза работников всех наук и искусств с правом посещения закрытых мероприятий, и кандидатские корочки, и пропуск в профессорский зал Библиотеки иностранной литературы, и еще ключи, гирлянду связок ключей, – от машины, от московской квартиры, от дачи на Павловой Горке, а вот это – от дома одной приятельницы-латышки, она сейчас по семейным делам в Америке, надолго, и вот, оставила ключи, у нее небольшой восьмикомнатный домик в Юрмале, под Ригой, утром прямо из постели в море, буквально пять шагов от моря, там живет одна старуха, ее тетка, ну, ее, этой самой подруги-латышки, которая сейчас в Америке, тетя Хильда Яновна, ей нужно только позвонить, предупредить – можно прямо с Рижского вокзала, и все будет готово, она даже камин затопит прямо к приезду.

И она находит на дне своей сумочки пачку сигарет, да не каких-нибудь, а самых-рассамых на свете, для знатоков и ценителей, греческие, ручной набивки, плоские и длинные, с золотым вензелем на синем кольце и без фильтра, в жестяной коробочке с выштампованными медалями. И зажигалка у нее тоже длинная и очень плоская, непонятно, где там газ помещается и откуда берется огонь.

Окутав медовым курением дом, она продолжает беседу, привольно закинув ногу на ногу, без стыда и кокетства выставив сладкие колени и нежные икры, наполовину прикрытые лайковыми голенищами коротких сапог, – вот она я, судьба искомая и желанная, и сине-золотой дым сплетается с палевыми прядями ее волос. И я верю ей, я верю, что человек сильный, удачливый и талантливый имеет право на все, на все-все, начиная с этих ножек, тугих и стройных, и кончая дачей в Юрмале, с верной старухой Хильдой Яновной, которая камин разожжет к твоему приезду.

Но нельзя же праздно кивать на речи судьбы и бездельно глядеть, как она угощается собственными сигаретами! Нужно что-нибудь на стол поставить. Так, чисто символически, чтоб не спугнуть судьбу, чтобы она не подумала, что ее прикармливают, и не убежала бы, оскорбленная.

На поднос ставится графин, до половины налитый коньяком, две рюмочки, нарезанный лимон и несколько конфет. Изволите? Чисто символически, за знакомство… Она чуть хмурится. Вообще-то она за рулем, но… но ладно. Одну рюмочку. Её, кстати, уже один раз останавливали после небольшого застолья, но отпустили. Просто гаишник на пьяную женщину не запрограммирован! Она смеется, у нее сильный, радостный смех и мокрые, чистые зубы.

Итак, рюмочку? Она продолжает смеяться. Дело в том, что она сегодня не успела пообедать, и – она обворожительно откровенна! – она боится, что ее слегка развезет даже от одной рюмочки. Она бы не отказалась что-нибудь съесть, ну, самого простого, господи, только не надо ничего готовить этакого. Ну, хоть бутерброд какой-нибудь!

Черт, насчет бутерброда у меня как раз туговато, потому что сыр я уж неделю как доел, а последние остатки колбасы я сегодня утром употребил на яичницу. Хлеб тоже – несколько черствых горбушек. И главное, поздно, магазины закрыты, да и не побежишь ведь по магазинам, когда сама судьба сидит у тебя дома, сидит прямо перед тобой, в разговоре почти касаясь носком своего сапога твоих растоптанных домашних тапок.

Да, но у меня есть итальянские макароны и банка тушенки. Спагетти по-флотски, идет? – напряженно улыбаюсь я. Господи, да конечно же, прекрасно, – она поднимается с кресла, – спагетти по-флотски, какое чудо, правда, я вообще-то избегаю мучного, тем более на ночь, ну да раз в жизни можно себе позволить. Пойдемте на кухню! – и она подхватывает поднос с коньяком и лимонно-конфетной закуской, и туда же кладет свои сигареты.

На кухне я ставлю на плиту воду для макарон, вскрываю банку тушенки, а она, выкурив вторую сигарету, просит разрешения снять сапоги – на кухне жарко. Я нахожу в прихожей, в галошном ящике, какие-то старые спортивные тапочки – неизвестно чьи, нет, ей-богу, я сам не знаю, чьи они и откуда, но они здесь всегда были. Я приношу тапочки в кухню, опускаюсь перед ней на колени и прошу позволения ее переобуть. И она, улыбаясь, жестом царственной судьбы протягивает мне попеременно правую и левую ногу, и я вижу сквозь темный колготный мысок ее аккуратные пальчики, уложенные в тугую пятерицу, и у меня перехватывает дыхание, но кипит вода в кастрюле, и надо туда пихать макароны.