Сергей Антонов - Петрович

У него щекотнуло в носу. Он тронул пальцем угол глаза и посмотрел. На пальце блестела капелька. Он удивился, осторожно проверил другой глаз. Заблестела еще одна чистая капелька.

Столетов усмехнулся и покачал головой. Давненько этого с ним не бывало.

— Ну как, пошел бы с таким в разведку? — спросил он Лопатина.

В дверь тихонько, мизинчиком постучали.

Вошла Людмила Сергеевна.

— Пойду, — сказал Лопатин. — Супруга одна. Боится.

— Ступай к супруге. Так и не удалось нам с тобой за два-то года по душам поговорить… Дела.

Людмила Сергеевна долго объясняла, что должна ехать, что ее ждут больные дамы и что она должна терпеливо нести свой крест.

Столетов понял, что она пришла просить машину до станции, но слушал не прерывая.

— Ну что же, до свиданья, — сказал он, поднимаясь. — Завтра пойдет грузовая за известью. Можете садиться в кабинку.

— Спасибо, — бледно улыбнулась Людмила Сергеевна. — Только я еду не одна.

Она достала из сумки сложенный вчетверо голубой листок бумаги и протянула Столетову. Это было заявление Светланы об увольнении по собственному желанию.

— Это что, она сама написала? — спросил он растерянно.

— Конечно, — улыбнулась Людмила Сергеевна.

Столетов подумал немного.

— Ну что ж. Подпишу, пока при власти.

Он размашисто написал в углу «Бух. Оформить» и протянул листок.

— Мерси! — сказала Людмила Сергеевна.

Она сунула бумагу в сумочку и дробными шажками направилась к выходу.

— Погоди, Людмила Сергеевна, — проговорил Столетов, поднимаясь из-за стола. — Встретились мы с тобой по-плохому, давай хоть попрощаемся по-хорошему.

Он подошел к ней, взял ее за руки.

— Ты прав, Захар… — сказала она, — Мы не смогли бы ужиться. Когда-то я мечтала работать в деревне… И чтобы у меня были обязательно куры… Но теперь нет… Без коммунальных удобств… Нет, нет, никогда.

— У тебя деньги-то есть хоть?

— Мерси, Захар. Я не люблю говорить о деньгах… Как ты тут?

— Ничего. Бывало, иду в бригаду, по дороге мечтаю: дойду, мол, до кустиков, а навстречу — Людка. То есть ты, значит. Теперь и этой мечте конец…

— Кстати, что у тебя с этой дояркой? Любовь или страсть?

Столетов поморщился и убрал руки в карманы.

— Страсти-мордасти, — сказал он.

— Не паясничай. Это тебя дешевит… А со Светой ты разговорчив. Даже слишком. — Она плотно закрыла дверь и сказала шепотом: — Разве можно было открываться Светочке?

— Ты это про что?

Она погрозила ему пальцем.

— Будто не понимаешь… Ну про Дедюхина, про донос, конечно… Опять не понимаешь? Ведь если то, в чем ты признался Светочке, станет известно местным жителям, — ты пропал.

— Вот теперь понятно. Неужели догадались?

— А как же иначе! Ты что, действительно всех кругом за детей считаешь?.. Ну не сердись, не сердись. Между нами, я тебя совершенно не виню… Но девочку ты своим признанием поставил в ложное положение. Слава богу, мы уезжаем и…

— Дай-ка ее заявление, — сказал Столетов сквозь зубы.

— А что, надо еще где-нибудь завизировать?

Она стала копаться в сумочке, достала голубой листочек.

Столетов взял его, порвал на мелкие лоскутки и выбросил в окно.

— Что ты делаешь! — закричала Людмила Сергеевна,

— Она не поедет. Не пущу.

— Как так?

— А так. С вами она вовсе пропадет.

В субботу Светлана мылась в баньке Ниловны. Было приятно на чистом скобленом полке, нежарко.

— Спинку потереть, дочка? — предложила Ниловна.

— Не надо, бабушка, я сама, — откликнулась Светлана сверху. — А то председатель пришьет эксплуатацию человека человеком!

Старуха поворчала и побегла нагишом за реку за холодной водой.

Когда мать объявила, что Столетов порвал ее заявление, Светлана не огорчилась. В колхозе, конечно, скучно, но жить с матерью, постоянно видеть обмазанные жирным кремом морды, слушать однотипные разговоры о тряпках и изменах еще скучней. Такая тоска!

Заявление Светлана написала главным образом для того, чтобы узнать, как поведет себя Столетов. Порвал — и хорошо. Станет обзывать никудыхой, можно поинтересоваться: «Чего же вы никудыху не отпускаете по собственному желанию?»

Ей вспомнилось, как Столетов рассказывал Варе, что заключенные коммунисты помогали товарищам, поддерживали больных и упавших духом, вселяли бодрость и уверенность в будущее, в неизбежную победу справедливости.