Мария Глушко: Мадонна с пайковым хлебом

— Ты от Ады узнал, где ясли? — Это были не те слова, которые хотела она сказать, но нельзя же все время молчать…

— Да, и знаешь, он сразу ко мне пошел… Красивый мальчик, ТОЛЬКО худенький.

В этой фразе ей послышался упрек, но она промолчала. Еще бы не быть ему худеньким!

— Сейчас заберем его и отправимся к нашим, там ждут.

Нина вскинула на него глаза:

— Я не пойду. Не могу.

Он даже приостановился от удивления.

— Почему?.. У тебя дела?

— Нет. Просто не могу — и все.

Он облегченно улыбнулся, похлопал ее по руке.

— Глупости, маленькая, нас ждут, и я обещал… Там накрывают стол.

Она молчала, но он понял: в этом молчанье нет согласия, и принялся уговаривать, все так же похлопывая ее по руке: сейчас не время разводить капризы, он приехал ненадолго, ему одинаково хочется побыть и с ней, и с родными… А если были какие-то обиды, нужно переступить через них, в такое время надо держаться всем вместе, вот так, — сжал он в кулак пальцы.

— И потом, они хотят поглядеть на Витьку.

В его словах были логика и правота, но слова эти уходили, как вода в песок, ей очень хотелось сейчас сказать «ладно» — ведь ради него, — но она знала, что не сделает этого, даже ради него. Даже если он сейчас уйдет один и она не увидит его больше.

Она очень точно сказала: «не могу». Хотела, но не могла. Не обида и, уж конечно, не гордость мешали ей переступить порог того дома. Она потом много раз возвращалась к мысли: наверно, у них — своя правота, они не виноваты, что не дано им сострадать чужой беде, как не дано слепому видеть солнце, глухому слышать звуки мира… И она ни в чем не обвиняла их, но не могла забыть, как скиталась с ребенком по скованным морозом улицам и возвращалась вечерами, чтобы услышать: «Как успехи?»

…Он остался у дверей, она вывела из яслей зареванного сына, Виктор взял его на руки, спросил:

— Ну, куда теперь? Ты не передумала?

— Ты иди, тебя ведь ждут там…

Виктор ничего не сказал, понес сына, она шагала рядышком — совсем, как мечталось ей вчера, но что-то уже встало между ними, она подумала измученно: боже мой, ведь остался всего один день!

— Почему он плакал? — спросил Виктор.

— Он всегда плачет, когда я прихожу. Боится, что опять уйду.

Виктор прижал к себе головку сына, забормотал что-то, Нине послышалось: «Комочек мой…»

На Приваловом мосту возле лестницы Нина приостановилась:

— Осторожно, здесь крутые ступени.

Виктор посмотрел вниз, потом пробежался взглядом по ветхим деревянным строениям.

— Никогда бы не подумал, что в этом городе есть такие трущобы.

Они спустились вниз, подошли к домику, Нина, поднявшись на цыпочки, пошарила рукой над дверью, нашла ключ.

Из открытой двери пахнуло застарелой сыростью и керосином. Виктор потоптался у порога и, пригнувшись, вошел в сени, потом в комнату. Постоял так, потом спросил:

— Ты тут живешь?

— Да, живу. Ты проходи.

Витюшка запросился на пол и, как только Виктор опустил его, подбежал к буфету, стал тыкать в него пальчиком и кричать «дай!».

— Чего он хочет?

— Есть. Он всегда хочет есть.

Спохватившись, Виктор полез в брючный карман, достал подтаявшую шоколадку.

— Совсем забыл про нее. Ему можно?

— Ему все можно.

Витюшка выхватил из рук отца шоколадку, уселся на низенькую скамейку, принялся болтать ножками и грызть шоколадку.

Виктор прошелся по комнате, разглядывая потолок, стены, заглянул за занавеску.

— А чей это дом?

— Одной женщины, ее зовут тетей Женей.

— Она твоя тетка?

— Нет. Просто хорошая женщина. В этих трущобах, представь себе, живут хорошие люди, добрые… Еще была старушка она умерла.

— Кто — умерла?

— Ипполитовна. Нищенка. Она кормила нас, когда у меня украли карточки.

Он смотрел на нее, удивленно помаргивая, словно ничего не понимал. Словно она изъяснялась на иностранном языке.

— Разве тут можно жить?

— Можно. Да ты садись, не бойся. Или ты спешишь?

Он осторожно опустился на старенький фанерный стул, предварительно осмотрел его и испробовал на прочность.

— Знаешь, мне тебя нечем угостить, только холодная картошка и немного селедки…

— Я сыт, не беспокойся, — перебил он.

А ей очень хотелось есть, и она выставила на стол остатки селедки, молодую картошку, придвинул к нему хлеб и уже вялые, чуть сморщенные малосольные огурцы.

— Ешь.

Она знала, что он брезглив, и при нем перетерла чистым полотенцем вилки, надергала в огороде зеленого лука, помыла его в сенях.

— Ешь, — опять пригласила она и взяла картофелину. Старалась есть медленно и не жадно, он смотрел на нее, это ее смущало. Он понял ее смущение, взял огурец, вяло пожевал его.