Пабло Туссет - Лучшее, что может случиться с круассаном

– Думаю, вам следовало бы принимать в свою ложу и женщин, – вмешалась тетушка Саломе – наполовину феминистка.

Такие случаи были. Но не думаю, что от этого много проку. По крайней мере, в нашей ложе, – ответил папенька, которого феминистом уж никак не назовешь.

– Не понимаю, какого проку ты от этого ждешь? – вторглась в разговор маменька, которая не то чтобы была феминисткой, но которой нравилось перечить Почетному Магистру.

– Потому что женская манера одеваться мешает нам проводить собрания.

Хотя я всячески старался не выражать своего согласия, в данном вопросе я был целиком на стороне папеньки. Хотел бы я видеть настоящего мужчину, способного сосредоточиться на хитроумных обрядах при виде двух роскошных сисек, колышущихся на Полуденной Колонне. Я даже омара не смог доесть.

– А знаешь, что я думаю? Когда собираются одни мужчины, это всегда довольно подозрительно, – снова прозвучал голос тетушки Саломе, которая читает психологические разделы в журналах по дизайну и время от времени любит разыгрывать из себя психоаналитика.

– Почему подозрительно? – огрызнулся папенька.

– Ну… в конце концов, случаи скрытого гомосексуализма нередко встречаются среди тех, кто вступает в исключительно мужские организации с развитой иерархией. Армия, церковь…

Тут дядюшка Фелипе чуть не подавился водорослями.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я?… Ничего.

– То есть как это «ничего»? Следует понимать так, что собственная жена считает меня педиком? Мне кажется, что уж тебе-то следовало бы утверждать обратное…

– Фелипе, милый, оставь, с тобой просто невозможно разговаривать… Я рассуждаю вообще…

– Правда? Так учти, что за пятьдесят лет я не видел в казармах ни одного педика. Уверяю тебя, такого разврата ввек бы не было, останься военная служба обязательной. А телевизор так просто тошно смотреть: нет дня, чтобы не выпустили какого-нибудь мужчину, разодетого и размалеванного, как… Тьфу!

– Это не гомосексуалисты, это drag-queens, [34]– пояснила маменька на своем Неподражаемом Интерактивном Английском.

– Я думаю, что Фелипе прав, – вмешалась тетушка Асунсьон, более скромная, но тоже с собственным мнением. – Мне кажется, что в определенной степени даже хорошо, что каждый получил свободу самовыражения, но рыться в грязном белье и показывать это по телевизору, нет уж, увольте… Впрочем, что-то я разговорилась.

– А я думаю, что нет ничего плохого в том, чтобы никто не скрывал свою сексуальную ориентацию, – неожиданно вмешалась богемистая Кармела, которой, по-видимому, не терпелось подлить масла в огонь.

Я обратил внимание, что ее мать так и буравит ее взглядом. Неужели почтенная сеньора сговорилась с маменькой сообща участвовать в этом сводничестве? И действительно, всякий раз, как взгляды наши встречались, она принимала вид Неподражаемой Тещи, которая была бы безумно рада увидеть свою перезрелую доченьку в паре с чокнутым миллионером. Отец девицы, напротив, казалось, с большим интересом копается в своей тарелке, старательно отделяя морскую растительность от кусочков омара, – занятие, заставившее меня проникнуться к нему симпатией.

Дело в том, что довольно скоро подали розмариновый шербет (честно говоря, преотвратный), а сразу после – нечто вроде ростбифа, залитого соусом из папайи, в котором плавали пряди бледных макарон. Несомненно, маменька успела отведать такое несочетаемое сочетание на банкете у какого-нибудь испанского гранда и решила приобщить нас к своему открытию. К счастью, стоило немного соскрести ножом приторную патоку, и под ней обнаруживалось более или менее съедобное мясо. Так, постепенно, дело дошло и до десерта; я сидел не пикнув и боясь ненароком встретиться с кем-нибудь взглядом, между тем как все вокруг оживленно излагали свои жизненные устои. Все, за исключением тетушки Асунсьон, существа сдержанного и тактичного, и отца богемистой девицы, который тоже в промежутках между заглатываемыми кусками умел держать рот на замке.

Конечно, частью семейных сборищ, которой я боялся больше всего, были застольные разговоры после ужина. К моменту, когда подают кофе, моя Неподражаемая Семья успевает истощить культурные и общественные темы и начинает задавать мне вопросы личного характера, почти всегда связанные с моим социальным положением, профессиональными перспективами и жизненными ожиданиями на ближайшее и обозримое будущее. Было время, когда мне нравилось ошарашивать их, выдумывая разные занятия, недозволенные для молодого человека из крутой семьи, доставать удостоверение таксиста или предъявлять справку о том, что я работаю в бригаде монтажников, но на данный момент – и особенно учитывая обстоятельства, сложившиеся за последние дни, – меня даже не тянуло ошарашивать своих родственничков; в конце концов, бедняжки совершили один-единственный грех – они были консерваторами (или, точнее выражаясь, правыми), а этот изъян легко простить, если человек успел познакомиться с левыми интеллигентами или экологами, общаться с которыми несравненно более трудно. Короче, я исхитрился придумать предлог и извиниться перед своими сотрапезниками, встав из-за стола сразу после сладкого. Папенька взглянул на меня крайне недружелюбно (для Почетного Магистра ужин заканчивается не прежде, чем он закурит свою сигару), но меня было уже не удержать. Если бы я спрятался там и выждал бы столько времени, сколько нужно человеку, чтобы не спеша погадить, у присутствующих появилось бы больше возможностей найти какую-нибудь тему, не связанную со мной, так что я прокрался закоулками до черной лестницы, ведущей на второй этаж, с намерением попасть в ванную моей старой спальни. Возможно, я и впрямь уселся бы гадить, а в мои планы не входило разводить вонь в главной уборной для благородных господ. Но стоило мне открыть дверь своей комнаты, как у меня возникло чувство, что я попал в машину времени.