Владимир Бацалёв - Первые гадости

Куросмысловский снабженец просунул руку сквозь прутья и размашисто черкнул: «К немедленному исполнению!» Чищенному показалось странным, что при этом снабженец хохотал. Но мало ли каким странностям подвержены люди…

Бывает так: кто угодно и где попало обронит слово о тебе — сгоряча, невпопад или в шутку, — пожелает смерти или позавидует чересчур счастью, и пожелание, которое все обсмеяли и уже забыли, начинает преследовать тебя. Ты хочешь действовать, но еще не совершенный поступок уже рассматриваешь через призму магической фразы, и — как результат — ощущение: быть беде, — хоть и навязанное извне, но почти маниакальное в душе.

Когда сын эпохи выписывал себе бесплатную литеру до Куросмыслова, инструктор его отдела — мелкая подчиненная дрянь — ляпнул шутя:

— Ты не вернешься оттуда, Андрей.

И екнуло сердце комсомольского вожака, предвещая недоброе, и застучали колеса «не вернешься— не вернешься— не вернешься», и всю дорогу Червивин озирался в поисках несчастья. Сын эпохи мечтал обнаружить его и заблаговременно слинять: в сторонку, бочком, по стенке — как получится. Мечтал-мечтал, да сам в лапы к несчастью и прыгнул, послав опережающую телеграмму на ГРЭС. Встречайте, дескать.

У поезда его встретили два одноглазых битюга и, описав в конторе имущество, переодели в телогрейку и юбку до колен насильно.

— А направление где? — спросили битюги. — Выбросила, что ли, дура?

— Почему «дура»?! — обиделся и без того ошарашенный приемом Червивин. — Я же мужчина!

— Мужиков шлют на асфальтобетонный, а тебя прислали на ГРЭС. Выходит, ты — баба, — решили для себя битюги.

— Сами вы бабы! — сказал сын эпохи и получил по морде.

— Я доказать могу! — закричал Червивин и с готовностью задрал юбку.

— Попридурялась, и хватит, — сказали ему. — Ничего нового ты нам не покажешь. Лезь в машину.

Червивин рухнул на колени и зарыдал, простирая руки к насильникам. Он умолял битюгов до тех пор, пока они не согласились отвезти его к начальнику. Но хотя сын эпохи успел приготовить речь по дороге, в кабинете директора ему не дали открыть рта.

— Семен Зоевич, — сказали хором битюги, — вот эта новенькая уверяет, что она — командированный мужчина, хотя командировку мы не нашли, и направление к нам она тоже выбросила.

— Ну и пошлите ее в котельную, — решил директор. — Пусть уголек побросает, раз она мужчина И подальше держите от остальных, пока бумаги не подойдут: черт знает, с какими она отклонениями от нормы.

— Нет, не пойду в котельную! — закричал Червивин, но опять подчинился грубой силе и показанному кулаку и всю дорогу рыдал так, что слезы текли даже из носаю

— Ишь нюни распустила. Разве мужик так может! — решили битюги, и совесть их успокоилась.

Остов котельной распластался на отшибе заводских корпусов и был прикрыт, как от позора застигнутая врасплох скромница, листами жести и фанеры.

— Лариска! — захохотали битюги. — К тебе подружка приехала

— С территории без спецпропуска не выходить, — наставили они последний раз Червивина и пинками загнали внутрь.

Баба встретила сына эпохи с совковой лопатой в руках и с синяком под глазом, чумазая, как черт, в мужских сатиновых трусах и полинявшей майке-безрукавке неизвестного размера и местами до колен. Впрочем, в присутствии гостя она сразу натянула ватные штаны и телогрейку. Комплекцией Лариса напоминала боксера-тяжеловеса, поэтому Червивин вытер сопли и временно притих.

— Заходь, — пригласила Лариса — Спать будешь у двери на паровых трубах. Завтра найди себе пару картонных коробок и постели вместо матраса — не то сопреешь.

— Спасибо, — выдавил Червивин.

— Тебя как звать-то?

— Андрей.

— За что ж тебя так прозвали?

— Я мужчина.

Баба заржала, а пионер, сидевший на деревянном ящике с учебником, сказал:

— Раз ты мужик, значит, мамкин любовник. Давай три рубля. Мне все любовники дают по трехе на завтраки в интернате.

— Не обращай внимания, — сказала Лариса и обняла Червивина как любимую подружку. — Это мой, приблудный. Я тут пятнадцатый год околачиваюсь.

— Можно в туалет? — попросился сын эпохи.

Напарница по совковой лопате отвела его в фанерный закуток с занавеской, посреди которого стояло ведро, и объяснила, в какю сторону на дворе бежать с этим ведром после.

В ответ сын эпохи стал мочиться при ней, но желаемого эффекта не достиг, вызвал лишь удивление, что «это» можно делать стоя.

— Меня один парень тоже Жоржем Сандом звал. Давно это было, — усмехнулась Лариса и взялась за лопату…