Кристофер Брэм - Жизнь цирковых животных

– Подумать только, я легла в постель с симпатичным парнем, – бормотала она, обращаясь, по-видимому, к матрасу, – а он мне проповеди читает. Облизал мне всю киску, а теперь считает себя вправе поучать, дескать, я не так живу. – Она посмотрела ему прямо в глаза. – Это ты не справляешься с жизнью, Фрэнк. Не сумел преуспеть в любимой профессии, в театре, и бросил. Думаешь, я тоже брошу? Ни за что. Я не стану утешительным призом для актера-неудачника!

– При чем тут это? – закричал Фрэнк. – Какого черта! Я люблю тебя ради тебя самой.

– Неужели? Что ж ты не влюбился в женщину, не имеющую отношения к театру? Без связей в этой области? Ничем не интересующуюся?

Гнев опустошил его разум, мозг раскалился добела. Слова не шли с языка. Фрэнк поспешно начал спускаться по лестнице, боясь ударить Джесси, если задержится хоть на минуту.

– Твою мать! – буркнул он, споткнувшись на последней ступеньке.

Он не упал, только ударился спиной о стену. Побрел в гостиную, собрал с пола одежду, напялил на себя. «Венера в мехах» насмешливо глядела со стены.

– Я знаю трех лауреатов «Оби», [69]– прокричала Джесси. – Мой босс получит «Тони». А чего добилась я сама? Ни хера! Вот чего тебе надо – любить еще большую неудачницу, чем ты сам!

– Я не такой уж неудачник, да и ты тоже. У тебя с головой не в порядке.

– Если у меня плохо с головой, почему же ты влюбился в меня?

– Потому что не знал, что не сумею продраться через эту чушь. Хотел спасти тебя!

– Мой герой! – фыркнула она. – Мой спаситель! – Теперь, когда они не видели друг друга, каждое слово ранило еще больнее.

Кроссовки оказались холодными и влажными. Носки Фрэнк надевать не стал. Он хотел запустить ими в Джесси или сунуть в тарелку с брокколи, но удовольствовался тем, что оставил их на полу.

– Все, я ухожу! – сообщил он.

– Прекрасно! Мне больше нечего тебе сказать.

– Мне тоже.

Он стоял на полу под кроватью и не видел ничего, кроме босой стопы, свесившейся с матраса, агрессивное шевеление большого и соседнего с ним пальца – она словно пыталась презрительно пощелкать ими.

– Одно хорошо: сегодня я выяснила, как ты ко мне относишься, – сказала Джесси. – Вовремя, пока не успела слишком привязаться!

– Твою мать! – повторил он, обращаясь к босой стопе, и вышел, громко хлопнув дверью.

На улице все еще шел дождь, уже не проливной, но Варик-стрит превратилась в пустыню. Магазины закрыты, черные, серые окна, лишь изредка, от удара дождевой капли, вспыхнет искра в луже. Фрэнк то открывал, то закрывал зонт, купленный по пути за пять долларов, но спицы сразу сломались, и пользы от него никакой. Он швырнул его в мусорный бак, поднял повыше воротник пиджака и зашагал как можно быстрее, на север к Кристофер-стрит, к станции наземки.

Еще не пробило девять, но для него вечер закончился. Неудавшийся секс и ссора в придачу. Иные люди и за два выходных дня столько не успеют.

К черту, к черту! – твердил он. На что она ему сдалась? Что он в ней нашел? Ненормальная. Да, с ней весело, умница, красавица. Он влюбился в нее – в прошедшем времени – несмотря на ее театральные связи, а не ради них, и не собирался ее переламывать. Чушь собачья! Ведь чушь?

Чудовищное, нелепое обвинение – будто он ненавидит голубых. Фрэнк ничего не имел против геев. Они ему нравились, он им завидовал, особенно сегодня вечером. Трахаются себе, когда захотят, и без заморочек. А Фрэнку так и не удалось выпустить пар.

Стоя на ярко освещенной сцене театра «Бут» в капитанской фуражке, помахивая лорнетом-крендельком перед солисткой, он декламировал песенку:

В шестом ряду, в голубом блейзере и красном в полоску галстуке – собственность Фрэнка, забыл вернуть после репетиции – сидел Тоби. Откинувшись в кресле, он мрачно, профессиональным взглядом следил за представлением. Великий актер, думал он. Великий человек! Зачем он растрачивает себя на подобную ерунду?!

«Том и Джерри» не понравились ему с первой же минуты. Пустая, далекая от реальности вещь – даже для мюзикла чересчур. И хуже всего – при виде любого актера, от солиста до проводников поезда – Тоби думал: на его месте мог быть я. Я бы сыграл не хуже.

Он рвался на сцену.

И только Генри он воспринимал по-другому. Генри играет блестяще. Генри безукоризнен. Генри его друг. Здесь он казался гораздо крупнее, чем в «Зале Аполлона» в «Гейети» – свет рампы, публика, смех действовали как увеличительное стекло.