Кристофер Брэм - Жизнь цирковых животных

– О, да. Я чувствую волоски у тебя под нижней губой. Боже, а ты умеешь работать языком!

– Ммм, – промычал Генри и постарался издать более насыщенный звук, будто рот забит до отказа: – Ммммм! – Так оно правдоподобнее.

– А твой член? – спохватился Дойл. – Что ты делаешь с ним?

– Я вытащил его. Глажу. – Чистая правда. Генри распахнул халат, откинулся на теплой постели в ярко освещенной комнате, опустился на колени на сырой кладбищенской земле с чужим пенисом во рту. До чего же эластичен и вместителен наш ум!

– Я поднял ногу, – сказал драматург, – и глажу твой член и яйца.

– Какая на тебе обувь? – спросил Генри.

– Мокасины.

– Нет. Туфли к костюму. С маленькими дырочками для шнурков. Как там они называются? «Инспектора». Хочу ощутить смазанные ваксой шнурки на своих яйцах.

Дойл заколебался. Генри испугался, что драматург станет спорить, но тот уступил:

– Ладно, «инспектора».

– Я просовываю свободную руку тебе под куртку, под рубашку, – продолжал Генри. – Пощипываю сосок.

– О, да! Я обеими руками сжимаю твою голову. Обвожу большим пальцем мочку правого уха. Волосы у тебя коротко подстрижены, пахнут «Олд Спайсом». Ты предпочитаешь «Олд Спайс», потому что им пользовался твой отец. Твой отец умер.

– Угу. – От такого разговора член не встанет. Генри поспешил вернуться к первоосновам: – Твои яйца твердеют. Ты вот-вот взорвешься.

– Да! Да! Я готов. А ты?

– Еще немного, малыш. Сейчас.

Мгновение они помолчали, только вздыхали и мычали в трубку. Вдруг Калеб торопливо заговорил:

– Теперь я прижимаюсь к тебе сзади, мы оба голые, на берегу моря, мой член вонзился в твою задницу, я сжимаю твой член рукой!

– Да, да, бэби! Давай! – подхватил Генри, стараясь не удивляться внезапной смене декораций.

– Я подожду, пока ты кончишь, а когда твоя задница сожмет мой член…

Генри испустил стон, якобы кончая, а на самом деле лишь для того, чтобы поощрить партнера. Ничто так не способствует оргазму, как любовный стон.

– Ах! – вскрикнул драматург. – Да, Тоби, да! Ах! А-а!

Просто замечательно – слушать, как партнер кончает, но и это не помогло Генри. Чересчур обкурился. Изогнув спину, он пробормотал:

– Глубже, бэби! Боже! Давай, давай! – но даже талант актера не мог преодолеть разрыв между разумом и телом. Тем не менее, он покорно внес свою лепту стонов и воплей – в такие моменты у любого иссякнут слова – пока не наступила тишина, нарушаемая лишь частыми вздохами.

– Спасибо! – прошептал Генри. – Спасибо тебе.

Он посмотрел на свой член – тугой, упрямый, неподвижный. И все же он получил некоторое удовлетворение, завел публику.

Растрясли косточки твоему Тоби!

– Тоби? – с тревогой переспросил Калеб.

– Ты назвал меня Тоби, верно? – Пустое, не стоит вдаваться в подробности, подумал Генри. После оргазма мужчина бывает нервным и непредсказуемым, пусть он и лежит в постели на другом конце города.

На другом конце трубки вздохи сменились сдержанным дыханием, похоже, драматург чем-то недоволен.

– Спасибо, – повторил Генри. – Это было замечательно. Хочешь как-нибудь повторить?

– Нет. Извини. Ты славный малый, но – нет. Таковы мои правила. Один раз – и точка.

– Что ж. У тебя есть мой телефон, на случай, если передумаешь. – Не удержавшись, Генри добавил: – У тебя богатое воображение. Мог бы пьесы писать.

– Спокойной ночи.

– Сладких снов, – пожелал Генри.

Щелчок в трубке.

Так это – брат бэтвумен? Как интересно!

Генри лежал в постели, гадая, почему его так возбудило это открытие. Мир полон тайн, и чужие секреты всегда кажутся интереснее собственных.

Запахнув халат и завязав пояс, Генри вернулся в гостиную. Что-то он тут такое видел. Ага, вот оно: на стопке из дюжины книг лежала пьеса Калеба Дойла, не «Венера в мехах», а та, новая, «Теория хаоса». Джесси забыла, наверное.

Сигнальный экземпляр в лиловом переплете без портрета автора. Раскрыв книгу, Генри прочел посвящение, не Тоби, а Бену: «Бену, мудрому и доброму человеку. Люблю и помню. 1952–1995».

Мертв – вот уже шесть лет. Для актеров это целый век. Для сценаристов, может быть, не так долго. Хорошо хоть, сегодня на кладбище Дойл трахал не привидение.

Но кто же такой Тоби? Кто такой Бен? И самое главное – кто такой Калеб Дойл? Еще одна пьеса о математиках – помешались, что ли, драматурги на точных науках? – однако Генри попытался ее прочесть, в надежде найти ключ к странной и таинственной личности, обожающей кладбища и «Олд Спайс».