Анатолий Байбородин - Деревенский бунт [Рассказы, повести]

Отпихнув на край стола печатную машинку, придвинул пачку серой писчей бумаги, почесал тонко очиненным карандашом в затылке: за что ухватиться – то ли поминать отцов покос, то ли воображать Божий храм. Думает Иван, смекает, а уж на вытертом зелёном сукне выплетается слезливая роковина про злосчастного дворника Иова Горюнова.

– Надо, чтоб на меня не шибко смахивал, хотя бы уж обличкой, – спохватывается Иван, – а ежли спросят: с кого срисовал эдакое чудечко на блюдечке? Не с себя ли? Отвечу: нет, в мятежных снах приблазнился, из обиженного духа слепился… А работушки – непочатый край, пахать да пахать, боронить да сеять, а потом полоть, чтоб плевелы зерно не заглушили, а уж читатель пожнёт, что уж Бог пошлёт.

Блазнится, часок пролетел, а уж полдня кануло в реку, и подле печатной машинки сметалась взъерошенная стопа исписанной бумаги; полистал, глянул бегло, наискось, – что-то, паря, не то, а что не то, понять не смог; решил весь черновик вдумчиво прочесть…

«…Мелкий, по самое чело забородатевший мужичок Иов Горюнов… (Может, фамилию поменять? Шибко уж откровенная, горемычная – Горюнов, а потом, Иов… – кажется, библейский святой, да к тому же еврей – махом завернут: мол, юдофоб, сеешь рознь; ну, ладно, имя, фамилию потом придумаю…), Иов Горюнов, пожизненный дворник, на свою беду и сухоту, впал в сочинительский искус, напластал крапивный куль стихов и прозы, а куда сбыть, не ведает; мыкает горе – недаром и Горюнов, робко, заискивающе повиливая хвостом, скребётся в печатные дворы, но все без проку, поцелуй пробой и вали домой не солоно хлебавши. Ишь попёр со свиным рылом да в калашный ряд. Махаешь метлой и махай (Махай или маши?.. Ну, ладно, и так сойдёт – живой поговор…). Иов вспоминает обиженно, как явился непрошеным гостем к нахваленному прозаику и стихотворцу Иннокентию Гнедому, прихватив винца и бычьего холодца, – хитромудрый, вызнал исподтишка: Кеша выпить не дурак, пьянчуга, можно сказать, а фамилия Гнедой – в художной богеме, во хмелю удумана: шумели же Белый да Чёрный, отчего бы и Гнедому не пошуметь? Иннокентий Гнедой, вечно похмельный и вечно хмельной, не церемонясь, похлебал винца, отведал бычьего холодца, и, блаженно затянувшись трескучей «примой», с высока гвардейского роста оглядел мелкого Иова, словно муху, и басовито прогудел сквозь густую смоляную бороду:

– Ну, батенька, нагородил ты частоколов и тынов – не продраться. – Иннокентий Гнедой вырыл из бумажных отвалов папку с горюновской рукописью, стал развязывать тесёмки, а Иов, глядя на родную папку – ныне в мутных пятнах и разводах – буркнул про себя: «Всю папку изнахратил – селёдку на ей пластал, сковороды ставил, подлец…». – Ну, вот, проза… Начнём с её… Стилистика – я те дам, можно в «Крокодил» посылать, я бы и напутное словцо черкнул: мол, вгрызаясь в русскую стилистику, в муках творчества, нарожал Иов Горюнов шедевры, которые так увеселили меня посреди скучных будней… Да-а, с тобой, брат, не соскучишься… Я даже выписал, не поленился… Ты послушай сам, что ты городишь, – Иннокентий Гнедой, ерничая, гнусаво забубнил с листа: «Я со своими розовыми от холода щёками и бьющимся, как воробей в силке, сердцем садился на холодную, словно душа красавицы, лавку…» Или вот ещё: «Нижняя челюсть отпала – около стола, похожего на тощего инвалида, стоял голодный бродяга». А дальше и вовсе ужас, огнь, сера и скрежет зубовный: «…Вдруг Толя палкой выудил из-под пола грязный череп с останками зубов и волос… Я подумала, что и мой череп будут так же катать палкой по земле»… Да-а… – вообразив полуголый череп, Иннокентий Гнедой скорбно почесал свой лысеющий. – «Башкиров продал две головы своих свиней и одну голову зятя, выкормленную в одном сарае, отчего они и подрались с зятем…»

Иннокентий Гнедой читал, и в нём копился распирающий душу, нестерпимый смех, и он силком его сдерживал, а уж как дочёл последний шедевр, то уж и дал волю смеху, и так хохотал, что чуть со стула не упал. Иов стал темнее тучи.

А Иннокентий Гнедой, отсмеявшись, вытер слёзы, застившие глаза, и с тяжким вздохом выудил из бумажного вороха другую папку, потоньше.

– Ну а про стихи что можно сказать… Ряду стихов не хватает рядовой грамотности, не говоря уж о поэтических качествах… Но что это за стишок?! «Тучка по небу бежала, / Тучку до ветру прижало, / Горой не застилась, / над селом обмочилась…»

Иннокентий взвёл очи к потолку, прищурился, воображая тучку, что обмочилась над селом, хотел слово молвить, но опять не выдержал и, откинувшись в кресле, хватаясь за живот, за голову, так оглушительно заржал, что Иов испуганно отпрянул и с ненавистью уставился в раззявленный рот Гнедого, про себя гнусаво передразнивая: «Ряду стихов не хватает рядовой грамотности, не говоря уж о поэтических качествах…».