Виктория Токарева - Дерево на крыше

Марго заплакала.

— Ты чего? — удивился Александр.

— В боль-ни-цу… — прорыдала Марго.

— Ну и что? — беспечно спросил он.

Александр храбрился. Он не хотел в казенный дом. Он хотел остаться дома с мамой и с Верой. Только с ними ему было хорошо и спокойно.

Вера и Марго провожали своего любимого, как на фронт. Марго рыдала, а Вера собирала узелок: не забыть бы чего…

Лена узнала эту печальную новость от Марго.

Однажды вечером зазвонил телефон, и из космоса выплыл неповторимый хрипловатый голос:

— Александр в больнице. Ему было бы приятно, если бы ты его навестила…

Марго понимала, что, внедрив Веру, она отняла у Александра свободу и любовь. Марго пыталась по кусочкам восполнить утрату. Лена вполне годилась на эту роль: яркого кусочка на ковре жизни. Лена не будет претендовать на целое полотно. У нее своя жизнь. Она неопасна. Именно так: яркий кусочек.

— Когда? — спросила Лена.

— Завтра. В одиннадцать утра. Если хочешь, поедем вместе.

На завтра на одиннадцать был назначен худсовет. Должен обсуждаться Джон Рид с поправками. Присутствие Лены — обязательно. Но какой худсовет… Плевать ей на этот сценарий и на это телевидение.

Лена и Марго подъехали к корпусу Боткинской больницы.

Александр их ждал и выглядывал в раскрытое окно. На нем была шапка-ушанка, чтобы не замерзла лысеющая голова.

В ушанке и полосатой пижаме, с бледным бескровным лицом он был похож на зэка. Лена удивилась его опрощению. Это был совсем другой Александр, без тайны и внутреннего огня. Просто сиделец, обитатель казенного дома.

Если бы из Моцарта убрать его талант, остался бы просто шебутной и необязательный парень. Значит, все-таки в гениях главное — наполнение и предназначение.

Марго смотрела на своего сына, подняв голову, и вдруг забормотала. Лена прислушалась. Услышала:

— Масенький мой, котик, цуцулечка, рыбка моя золотая…

— Вы что? — поразилась Лена.

— А что? — не поняла Марго.

— Сюсюкаете, как с ребенком. Он же взрослый мужик.

— Для матери ребенок всегда остается маленьким, — сказала Марго. — Потом поймешь.

Лена и Марго поднялись на четвертый этаж.

Александр вышел к ним на лестничную площадку. Лицо бледное, как рыбье брюхо.

Лена протянула ему передачу в пакете.

— Мне ничего нельзя, — сказал Александр.

— Угостишь соседей, — посоветовала Марго.

Замолчали.

— Может, тебе принести книжку почитать? — спросила Лена.

— Лучше пока не навещать. Я плохо себя чувствую. Мне трудно стоять.

Лена поняла: эти слова относятся скорее к ней, чем к Марго. Александру не до нее.

Постояли молча. Надо было о чем-то говорить. Или уходить.

У Марго выступили слезы. Напрасно она приехала с Леной. Хотела подстегнуть его интерес к жизни, а получилась лишняя нагрузка.

— Мы пойдем, — сказала Марго. — Что тебе привезти?

— Боржоми, — сказал Александр. — Ящик.

— Я скажу Вере, — пообещала Марго.

Это была функция Веры — ворочать тяжести.

Лену выгнали с телевидения.

Окончательный разговор происходил с ее начальницей, энергичной женщиной.

— У вас апломб, ни на чем не основанный, — объявила начальница. — Вы ведете себя так, будто вы Жорж Санд. А за вами ничего не стоит, кроме вас самой.

— Я лучше, чем Жорж Санд. У нее нет юмора, а у меня есть.

— Мне нужны исполнители. Рабочие лошади. А лидеры мне не нужны, — объяснила начальница. — Так что утверждайте себя в другом месте.

Другого места у Лены не было. Ее просто выгнали на улицу.

— Ну извините, — сказала Лена на прощание.

— И вы извините, — великодушно ответила начальница.

Все-таки ей неудобно было выгонять работника, выставлять за дверь.

Но у Всевышнего своя программа на каждого человека. И прежде чем открыть новую дверь, он закрывает предыдущую.

Лена села писать книгу.

Какое счастье работать не по заказу. Какое счастье не ходить на работу и не видеть того, кого не хочешь видеть. Не делать то, чего не хочешь делать.

Жили на Сережину зарплату. Четыре человека на сто восемьдесят рублей.

Нянька баба Поля варила суп из мяса с рисом. Рис она не мыла. Лена видела, как над кастрюлей поднимается бурая пена.

Из детского сада возвращалась маленькая Настя. Ее усаживали обедать. Она ела с вдохновением.

— Вкусно? — подозрительно спрашивала Лена.

Настя, не отвлекаясь от тарелки, отводила в сторону кулачок с поднятым вверх большим пальцем. Высшая похвала.

Лена вздыхала. Ей было стыдно за то, что она все время отдает своим листкам и замыслам вместо того, чтобы сварить нормальный обед. Бедные, бедные домочадцы. Но листки были смыслом ее жизни и образом жизни. Они ее собирали, очищали, исповедовали. Она не представляла себе иной жизни. А что еще делать? Про что говорить?