Виктор Ерофеев - Лабиринт Два - Остается одно - Произвол

В сказке «Добрый отец» «веселый старик» — действительно гораздо более добрый, чем предыдущий, — щупал и отрабатывал всех девок, которые собирались к его двум взрослым дочерям на посиделки, как только они уснут (их оставляли в доме на ночь), а девки молчали — «такое уж заведение было». Но однажды ночью этот сексуальный парадиз кончился тем, что старик случайно отмахал старшую дочь, «а она спросонок-то отцу родному подмахнула». На утро он не мог понять, кого же он все-таки дячил, и спрашивает жену.

— Кого? вестимо кого: знать, большую дочуху.

Жена не предъявляет мужу претензий не только по случаю его ебли с подружками дочерей (вообще в сказке жены, как правило, неревнивы), но и с — «дочухой» (полная толерантность! до такой толеранции не дошла западная сексуальная революция 60-х гг).

«Старик засмеялся и говорит: ох, мать ее растак!

— Что, старый черт, ругаешься?

— Молчи, старая кочерга! я на доньку-то (на дочку-то) смеюся; вить она лихо подъебать умеет!

А меньшая дочь сидит на лавке да обертывает онучею ногу, хочет лапоть надевать, подняла ногу да и говорит: вить ей стыдно не подъебывать-то; люди говорят: девятнадцатой год!

— Да, правда! евто ваше ремесло!»

Сказка переплела «мужскую» мечту (всех девок отъебать) и юмор (обознался — а родная дочь спросонок подмахнула), не выделив инцест — какое-либо нарушение. Инцест провоцирует всего лишь смешную ситуацию.

Откровенное торжество инцеста в сказке «Чесалка» (66) о глупой поповской дочери, которая приняла хуй за чесалку и требует от барина, чтобы он отдал ей ее предмет.

«Поп смотрит в окно: дочка тащит барина за хуй, да все кричит: «отдай, подлец, мою часалку!», а барин жалобно просит: «батька, избавь от напрасной смерти! век не забуду!»

Поп спас барина: выставил в окно свой хуй — «вот твоя чесалка!». Дочка бросила барина и бегом в избу.

— Ах, ты, сякая-такая! — напустился на нее поп: — гляди, матка, вить у нее честности-то нет.

Попадья занимает своеобразную позицию: обыгрывает слово «честность», по сути дела, провоцируя инцест:

— Полно, батька, сказала попадья, посмотри сам, да получше.

«Поп долой портки, и давай свою дочь ети: как стало попа забирать — он ржет да кричит: «нет, нет, не потеряла дочка честности…»»

Попадья и далее командует инцестуальной еблей:

— Батька! засунь ей честность-то дальше.

— Небось, матка, не выронит, далеча засунул!

«А дочка еще молоденькая, не умеет поднимать ноги круто.

— Круче, дочка, круче! — кричит попадья.

А поп:

— Ах, матка! так и вся в куче!»

То-то смеха было! И словами поиграли, и дочку выебли. «А поп и доселева живет: дочку с матерью ебет!»

Если запрет инцеста считается признаком, отделяющим культуру от не культуры (с этим, кажется, никто не спорит), то персонажи заветной сказки (да и сам сказочник) находятся в докультурном состоянии дикости.

Авторитет отца-батюшки, самодура и самодержца, расплющивает и сына (12). Сын-дурак захотел жениться «да поспать с женой». Отец: рано. Почему рано?

«Погоди, сынок!.. хуй твой не достает еще до жопы: когда достанет до жопы, в ту пору тебя и женю».

Кажется, и в этот раз такое заявление можно считать потешной метафорой. Но сказка разворачивает метафору в издевательский сюжет: сын поверил отцу и стал

«вытягивать хуй и вот-таки добился он толку, стал хуй его доставать не только до жопы — и через хватает!».

Узнав об этом, отец сказал сыну:

— Ну, сыночек! когда хуй у тебя такой большой вырос, что через жопу хватает, то и женить тебя не для чего; живи холостой, сидя дома, да своим хуем еби себя в жопу.

Предложенный отцом для сына-козла потешный вариант самосодомизма интересен не только как форма перверсии. Это знак неограниченной власти (с легкостью можно представить себе подобные разговоры между старшиной — «отцом» и рядовым — «сыном»).

Однако заветная сказка отнюдь не зареклась хранить верность отцу-самодуру, представлять исключительно его точку зрения. Сказка очень подвижна в своих симпатиях. Она спокойно может отца «продать», обернуться против него, если тот окажется в роли вредителя и сорвет сексуальный акт сына. В «Раззадоренной барыне» (33) сын богатого мужика уже было добился своего, а отец спугнул барыню, и сын напустился на отца:

— Кто просил тебя кричать-то, старый хрен!

Попутно замечу, что обращения в заветной сказке (старый хрен, старый черт, старая кочерга и т. д.) говорят об извечной галантности русских народных нравов; обращают на себя внимание также диалоги мужа и жены: