Лаура Рестрепо: Леопард на солнце

Нандо и Адриано останавливаются у входа, глаза у них слезятся от дыма, аппетит возбужден запахом жареного мяса. Им протягивают бутылку рома.

Смуглая, миловидная женщина приветствует их и приглашает присесть. Она не скрывает свою фигуру под шалью, как остальные, и волосы ее не спрятаны под платком. Она затянута в безрукавое атласное платье, под которым ясно обозначаются ее грудь, живот и ягодицы. Проймы обнажают руки, выставляя напоказ пышные, мохнатые подмышки. Это вдова, Соледад Брачо. Жена покойного Марко Брачо. Она любезно предлагает молодым людям по сигарете.

– Бедняга покойный, как много он потерял, – произносит Нандо так, чтобы женщина могла его слышать, и преследует ее жадным, восхищенным взглядом сквозь стекла своих темных очков. Адриано смеется.

– Двоюродные братцы, – откликается она. – Где один, там и другой. Друг от дружки никогда не отстают.

Они снова смеются, но уже не так бесшабашно – смущенные. Она ходит туда-сюда среди собравшихся, занимается другими гостями. Затем возвращается к их столику, приносит сигареты, жаркое, белый ром. Они пьют и едят молча, смотрят, как она расхаживает туда-сюда, разглядывают ее спереди и сзади, с пристрастием изучают ее фигуру, движения бедер.

В пять Нандо говорит:

– Тебе пора, брат.

– Нет, время еще есть.

Соледад Брачо приближается, они видят ее декольте прямо у себя под носом, она развлекает их шуточками, ее руки двигаются у них перед глазами, когда она ставит тарелки, опорожняет пепельницу, убирает пустые бутылки. Их восхищает родинка на ее подбородке, они вдыхают запах одеколона, касаются завитков подмышками, на мгновение видят ее соски, которые тотчас прячутся вновь.

– А она ничего, старушка-то, – говорит Адриано.

– Что до меня, так я этот хлеб уже съел, – отвечает Нандо.

– Мало нового ты мне сказал, братишка, да и я его уже отведал.

Они разражаются хохотом, понимающе похлопывают друг дружку по спине и по щекам.

– Верно она сказала, куда я, туда и ты.

– Она сказала, куда, мол, я, туда и ты следом.

Адриано вешает пиджак на спинку стула и освобождается от рубашки и галстука, который соскальзывает на пол пестрой змейкой.

– Дай-ка мне галстук, ты его топчешь, – требует Нандо.

Адриано поднимает галстук и повязывает его себе на голую грудь.

– Так-то лучше, – говорит Нандо. – А теперь надевай рубашку, и пиджак, а то на автобус опоздаешь.

– Я уже опоздал, братишка.

– Последний раз тебе говорю, иди на автобус, ты мне здесь мешаешь.

– А не пошел бы ты сам…

Ром пляшет в зрачках Адриано, он поднимется, взбешенный, смотрит искоса и шагает нетвердо. Он подходит к Соледад Брачо, обводит галстук вокруг ее тела – вокруг осиной талии между атласных холмов, – галстуком притягивает ее к себе, дует ей в ухо, тяжело дышит в затылок, его член напрягается, твердеет, встает перед входом, сулящим ему самый нежный, приветливый и радушный прием.

Нандо смотрит на них, и от ярости щеки его багровеют, словно от аллергической сыпи. Впервые за весь день он снимает темные очки, чтобы убедиться, что все это он взаправду видит собственными глазами. Пара покачивается вправо и влево, они с увлечением трутся, прижавшись друг к дружке, а у Нандо глаза буквально вылезают из орбит. Адриано со вдовой в полном взаимном согласии милуются и обнимаются, а у Нандо вверх по пищеводу ползет что-то щекочущее, кислое и плотное. Адриано запускает руку под атласный подол, а Нандо тошнит от черной ревности.

Адриано расстегивает ширинку суконных брюк, и в это мгновение начинает действовать механизм его гибели. Он нажал на красную кнопку: отуманенный алкоголем мозг его двоюродного брата получает четкий сигнал. В сознании Нандо зарождается захватывающий дух экстаз, тот, что не знает ни прошлого, ни будущего, ни угрызений, ни опасений, озаренный гневом и ослепленный болью. Его тело наполняется нечеловеческой силой, а с искаженного лица внезапно сбегает краска, и оно отражает сияющую вспышку безумия, которая заставляет идти до конца. Нандо встает, и одним рывком разлучает парочку: отшвыривает женщину к стене, а разинувшего рот двоюродного брата повергает на пол, к своим ногам.

Их окружают люди, кричат, зовут на помощь других, но среди суматохи Нандо слышит лить тайный и настойчивый зов своего кольта – тот, тяжелый, массивный, реальный, щекочет ему бок, говоря «здесь я, здесь».

Адриано простирает руки, пытаясь защититься. Он пытается засмеяться, хочет обратить все в шутку, успокоить Нандо объяснениями, вступить в пререкания. Но ужас пригвождает его к полу и лишает дара речи, и он так и остается, немой и трагичный, прося о прощении своими глубоко посаженными глазами, залитыми страхом и надеждой, не желающими расставаться навек с дневным светом.