Александр Карнишин - Будни директора школы [СИ]

— Шейк! — закричал в микрофон соло-гитарист. И запилил что-то совсем несусветное.

И все кинулись танцевать шейк. В ногу, раз-два вперед, три-четыре назад. И опять вперед-назад. Два класса, гости, раз-два, три-четыре. В темноте, под мерный грохот ударных и неземной гул бас-гитары. Раз-два, три-четыре…

Все перемешалось в голове. Шейк. Директор у выключателя, просящий: только не в ногу! Старшая пионервожатая, обрывающая отрядные октябрятские флажки и раздающая древки от них вместо не хватающих киев — играть на вытащенном в зал бильярде. Сашка Новиков, поджигающий самодельный фейерверк, изготовленный в кабинете химии из селитры, фосфора и алюминиевой пудры. Сбитые новыми ботинками ноги. Невозможно красивые девичьи глаза…

…

— …Саш, проснись, ты храпишь сильно, — потрепала за плечо жена. Ф-ф-фу-у-у… Вот ведь, приснилось. Какой там выпускной, когда это было, в каком году? Ф-ф-фу-у-у-у… Спать-спать. Завтра тяжелый день. Завтра — выпускной.

…

Да, выпускной — всегда тяжело. Пусть и праздник, но одновременно и работа. А тут еще погода подгадила. Всю неделю стояла страшная жара. А в этот день с утра прошел дождь, да и завесило все тучами. Душно, липко, влажно… Асфальт лежит черный, не просыхает.

Директор стоял на втором этаже и смотрел в окно, как выстраиваются на крылечке его выпускники для красивого цветного фото. Они тоже увидели его, замахали руками, закричали:

— Александр Геннадьевич, идите к нам! Фотографироваться, скорее, скорее!

Но он только помотал головой: мол, нет, не хочу, и отошел от окна. Когда был самый первый выпуск, он не считал его «своим», так как пришел в школу в третьей четверти, и поэтому не встал с выпускниками во время традиционного фотографирования. А потом это как-то вошло в привычку и в традицию. Ни на одной выпускной фотографии на крыльце школы его не было.

Та-а-ак. Он прошелся по коридору, заглянул в актовый зал: все готово? Постучал в радиорубку, показал кулак открывшему музыканту, чтобы помнил порядок и дисциплину. Прошел по классам, проверяя, все ли в порядке. А тут вдруг внизу загомонили, зашумели: фотографирование закончилось и выпускники с родителями потянулись в зал.

Негромко заиграла музыка. Сквознячок шевелил развешанные по стенам стенгазеты, бумажные украшения и воздушные шары. Его место — в президиуме. Ох-х-х… Как же он это не любит.

Стол поставили внизу, чтобы не карабкаться выпускницам в длинных платьях на сцену. Платья — да. Что это были за платья! И синий бархат, и что-то вроде зеленой лягушачьей кожи, и полупрозрачные, и открывающие только спину, и в обтяжку, и с плечами и…

Он встал, поправил занимающий всю середину накрытого красной бархатной скатертью стола огромный букет цветов (вот еще надо не забыть поделить цветы, чтобы всем учителям было по букету, чтобы никто не ушел обиженным!), произнес несколько дежурных фраз, сбившись потом на лирику и патетику.

А-а-а, да что там! Он любил все свои выпуски, ему было страшно жалко отпускать их от себя. Ему так и хотелось оставить их всех в школе. Их, таких красивых, таких умных, таких взрослых. Ну, все. Пора выдавать аттестаты…

Хотя, сценарий вечера написан был без него, и слово дали представителям выпускных классов. А они говорят о том, как они любят свою школу, как они любят своих учителей и своего директора, как им жалко уходить из школы, какие у них у всех двойственные чувства… И — кланяются в пояс. Он закрылся букетом, смахивая набежавшую слезу носовым платком (слаб стал, слаб!).

И вот ему слева подают аттестаты по одному, он называет имя и фамилию, ждет, пока подойдет выпускник или выпускница, жмет руку, каждому говорит хоть пару слов от себя, дает грамоты, призы за олимпиады, аплодирует вместе со всеми медалистам.

А самому печально-печально. И — радостно-радостно.

Какие же они все-таки красивые. Какие умные. Свои…

Все? Официальщина закончилась? Все — к столам. Он зашел к ним, поднял бокал, ушел к родителям, где тоже чокнулся с давно и по-разному знакомыми. Сбоку подошел один из отцов:

— Геннадьич, мы тут с мужиками поговорили. Слушай, ты так возился с нашими, так возился. На, вот, от всего сердца, не отказывайся, — в карман пиджака скользнула стеклянная фляжка виски.

У него опять запершило в горле, и сославшись на то, что у всех отдых — у него работа, директор спустился в свой кабинет, сел там в тишине, отдышался, было.

А тут — стук в дверь.

— Александр Геннадьевич! Можно мы у вас посидим?

Трое. А потом еще четверо. А потом еще кто-то. И еще кто-то. И почти половина выпускников столпилась у него в кабинете. Кто-то уже достал шахматы, расставил, и началась очередная партия. В углу кто-то пощипывал струны гитары. С кем-то завязался очередной историко-политический диспут. Вдруг влетела самая маленькая ростом: