Марк Перах - Четыре истории из жизни государственных преступников

— В Чуну-у! — сказал Ботинник — Везет же людям. Ну, если правда, значит, завтра замена будет. Завтра и доложишь.

— Не поймете, мне сичас надо. Вот так, — и Курляев снова провел ладонью по шее.

— Да отвяжись ты, ради бога, — сказал Ботинник. — Не видишь, у меня занятие. Звать не пойду, а если важное, давай, передам. Иди, скажи, чтоб заходили, будем заканчивать политчас.

— Ну, смотрите, я вам просил, — угрюмо сказал Курляев. — Иди, иди, бог с тобой. — Кать, так ведь бога нет? — А? Умничаешь? Смотри у меня.

Курляев медленно пошел к выходу. Теперь, когда попытка добраться до кума и сообщить о том, что Магазанник мог подслушать разговор в бане, провалилась, Курляеву не было другого пути, кроме как самому позаботиться о себе. Рисковать в надежде, что Магазанник ничего не слышал или что слышал, но будет молчать, — это даже не приходило в голову Курляеву. Не случайно он выжил, стукачествуя год за годом среди ненавидимых им политических.

Зеки снова заполняли зал.

За время перекура Ромас Гальдикас успел доковылять до школы. Картошка, как он и рассчитывал, как раз испеклась. Дверь из классной комнаты в кабинку учителя Кортикова была приоткрыта, бросая треугольник света на радужную пленку солярки, поблескивающую на полу классной комнаты. Видимо, Кортиков не пошел на политчас. Обычно Кортиков держал дверь в свою кабинку закрытой. Однако, хотя Гальдикасу показалось несколько странным, что учитель оставил дверь открытой, поведение учителя не очень интересовало школьного дневального. Его дело было топить школьный барак, подметать полы в классной комнате и натирать их соляркой. Быстро обернув картошку тряпками, Ромас разгреб золу и прикрыл дверцу печки. Вынимая из кармана ключ от пристройки, Ромас вышел из школьного барака, держа в руке теплую картошку, надежно завернутую в тряпки. К его удивлению, на двери пристройки не было замка. Ввернутые в дверь железные петли, в которые вставлялась дужка замка, были вырваны — видимо, с помощью чего-то вроде лома. Гальдикас стал на колени и пошарил рукой по снегу. Замок лежал в полушаге от двери. Гальдикас чиркнул спичкой. Дрова в пристройке лежали горкой, нетронутые, как он их оставил этим утром. Бидон с соляркой стоял там же, где стоял и ранее. Гальдикас приподнял бидон, он казался так же наполненным, как и утром. Метла и швабра были тоже на месте. Гальдикас чиркнул второй спичкой. Теперь он заметил на земле возле дров отрезок ржавой водопроводной трубы. Этой трубы не было здесь ранее. Видимо, она послужила вместо лома, чтобы сорвать замок. Но зачем? Кому-то делать было нечего или ожидали найти что-нибудь более ценное, чем дрова и швабру, но не нашли? Гальдикас стал на колени и спрятал картошку за дровами.

Времени на починку запора не было. Чтобы ветер не хлопал дверцей, Гальдикас припер ее снаружи найденной трубой и, поскальзываясь на деревянной ноге, заковылял к клубу.

Зеки быстро расходились по баракам: наконец, оставшееся после политчаса до сна время принадлежало им. В бараке столовой-клуба оставался только дневальный Магазанник, который начал растаскивать скамьи и сдвигать от стен дощатые столы, вновь превращая клуб в столовую.

— Эй, слышь, Магазинщиков, — сказал Курляев. Теперь их было только двое в темном зале. — Кать, йдем до бани, возмешь дровишек на завтрева.

— Так ведь заготовят, — нерешительно сказал Магазанник.

— Кать, а ежели нет? Идем, у меня их прорва, не жалко.

Пожав плечами и снова удивляясь странной доброте зав. баней, Магазанник взял из угла шапку и вышел вслед за Курляевым. Смутная тревога сжимала его сердце.

Прирожденная доверчивость не раз вовлекала Магазанника в неприятности. Самой крупная из них доныне произошла около трех лет назад, когда Магазанник, всерьез поверивший в оттепель, в дружеской беседе с глазу на глаз с коллегой высказал мнение, что в философских концепциях Мартина Бубера есть разумное зерно. Через несколько дней Магазанник узнал, что дорогой коллега, поддакивавший во время беседы, немедленно после дружеского обмена мнениями рванул в партком доложить о странных высказываниях зав. кафедрой философии. В награду коллега стал зав. кафедрой, а Магазанник поехал на восемь лет на трассу Тайшет—Лена.

Сначала внутренняя тюрьма КГБ, а затем лагерь сумели за три года научить Магазанника недоверчивости намного успешнее, чем вся предыдущие тридцать восемь лет его жизни. Он понимал, что странная услужливость зав. баней наверняка объяснялась тем, что Курляеву было что-то нужно от него. Магазанник был в полном недоумении, что бы это могло быть. Эта неизвестность сейчас отдавалась холодом где-то внизу живота, пока он неохотно ковылял вслед за Курляевым.