Мюриэл Спарк - Девушки со скромными средствами

– Пойдем вниз, – сказал Николас.

Дверь открылась, на пороге стоял Руди Битеш и смотрел на них. Руди всегда был трезвым.

– Руди! – воскликнула Джейн с необычайной радостью. Ей приятно было показать, что у нее здесь тоже есть знакомые. Значит, она тоже принадлежит к этому кругу.

– Так-так, – произнес Руди. – Как твои дела сейчас, Ник, кстати сказать?

Николас ответил, что временно обслуживает американцев.

Руди рассмеялся, как старый циник, и сказал, что сам тоже мог бы работать на американцев, если бы хотел сбыть свой товар.

– Какой товар? – спросил Николас.

– Свое честное стремление посвятить себя делу мира, – ответил Руди. – Пошли вниз, кстати сказать, и хватит об этом.

Спускаясь по лестнице, он спросил Николаса:

– Ты выпускаешь книгу у Тровиса-Мью? Мне Джейн говорила.

Джейн поспешно перебила его – пока он не успел проговориться, что читал рукопись:

– Это книга об анархизме.

Руди спросил Николаса:

– Ты все еще увлекаешься анархизмом, кстати сказать?

– Да, но не анархистами, кстати сказать, – ответил Николас.

– Как он погиб, кстати сказать? – спросил Руди.

– Говорят, мученической смертью, – ответила Джейн.

– На Гаити? Но как это произошло?

– Я знаю только то, что сообщают телеграфные агентства. По сведениям Рейтер, это местное восстание. «Ассошиэйтед ньюс» только что передали небольшое сообщение… Я подумала о рукописи «Святой субботы».

– Она у меня. Если он прославится из-за своей гибели, я найду ее. Как он погиб?…

– Не слышу тебя, в трубке трещит что-то…

– Как он погиб?… Каким образом?

– Она будет стоить немалых денег, Руди.

– Я найду ее. Телефон барахлит, кстати сказать. Ты меня слышишь? Как он погиб?…

– …хижина…

– Не слышу…

– …в долине…

– Говори громче.

– …в пальмовой роще… безлюдье… был базарный день, все ушли на рынок.

– Я найду ее. Для «Святой субботы» теперь, наверное, будет рынок. Они что, поклонялись ему, кстати сказать?

– Вроде бы он пытался искоренить местные верования. Они там выгоняют многих католических миссионеров.

– Не разберу ни слова. Я позвоню тебе вечером, Джейн. Надо будет встретиться.

В гостиную вошла Селина, ее высокая голубая шляпа с полями и туфли на высокой танкетке были данью французской моде, символизировавшей, как считалось, Сопротивление. Было воскресное утро, ближе к полудню. Селина только что чинно прогуливалась с Грегги по дорожкам Кенсингтонского парка.

Она сняла шляпу и положила на диван возле себя. Она сказала:

– Я пригласила на обед Феликса.

Феликс, он же полковник Дж. Феликс Добелл, был шефом отдела американской разведки, занимавшего верхний этаж соседней с Клубом гостиницы. Побывав в числе других приглашенных в Клубе на танцах, он остановил свой выбор на Селине.

Джейн сказала:

– А я к обеду жду Николаса Фаррингдона.

– Так он же приходил на этой неделе.

– И еще придет. Я с ним на вечеринке была.

– Вот и хорошо, – сказала Селина. – Он мне понравился.

Джейн сказала:

– Николас работает на американскую разведку. Он, наверное, знает твоего полковника.

Выяснилось, что мужчины незнакомы. Они сидели за столиком на четверых с девушками, и те как хозяйки обслуживали их, принося тарелки от окна раздачи. По воскресеньям обед был гораздо лучше, чем в другие дни. Когда одна из девушек поднималась, чтобы принести очередное блюдо, Феликс Добелл учтиво привставал с места и снова садился. Николас, пока его обслуживали, сидел развалясь, как англичанин, обладающий droits de seigneur [21].

Администраторша, высокая женщина с землистым лицом, как всегда одетая в серое, объявила, что во вторник «член парламента от консервативной партии проведет в Клубе предвыборную дискуссию».

Николас широко улыбнулся, и от этого его продолговатое смуглое лицо стало еще привлекательнее. Ему явно понравилась идея проведения дискуссии, и он сказал об этом полковнику, который любезно с ним согласился. Полковник явно был влюблен в весь Клуб целиком, Селина же стала центром и средоточием его влюбленности. Никто из мужчин, посещавших Клуб принцессы Тэкской, не оставался к нему равнодушным, и Николас тоже был увлечен, но, в отличие от других, в нем всколыхнулось его поэтическое чувство – до степени раздражения, потому что, с иронией наблюдая за течением собственных мыслей, он сознавал, что приписывает этой среде образ, недоступный ее пониманию.

Слышно было, как землисто-серая администраторша разговаривает с Грегги, сидящей с ней за одним столиком: