Александр Карнишин: Детство Сашки [СИ]

Что такое лагерь Сашка знал отлично. Три года он ездил на одну смену в пионерский лагерь «Восток», названный по имени космического корабля. Там даже перед входом возле фанерной арки стояла такая же фанерная ракета, на которой блестящими буквами было написано «Восток».

В лагере было хорошо. Там все были заняты, было весело, а родителей не было. И даже иногда можно было ночью не спать.

А «городской лагерь», «площадка» — это когда ужинаешь и ночью спишь дома, а завтракаешь и обедаешь, и весь день проводишь в школе. Но не в школе, как в школе, а как просто в большом доме, где под лагерь выделяют несколько комнат. И пока в остальной части идет ремонт, тут человек тридцать-сорок играют в шашки-шахматы, читают, бегают по футбольному полю.

«Дети — под присмотром», — довольны родители. Довольны были бы и дети, если бы не обязанность вставать по утрам. А почему не быть довольным? Там и в кино сводят несколько раз. И на речку, если погода хорошая. Да и просто можно весь день проводить на улице, собираясь только для походов в столовую, к которой «прикрепляли» такой лагерь.

В понедельник Сашку подняли пораньше, сунули руку младшего брата и отправили в «сто первую». С одной стороны, лучше бы в своей школе «площадка» была, там было бы больше знакомых, да и места свои, известные. Но путевки дали в ту школу, над которой шефствовал завод, где работали родители.

Из дома выходили все вместе: родители направо, на автобус, Сашка с Вовкой — налево во дворы.

— Саш, ты старший, так что смотри за Вовчиком! — крикнул папа почти на бегу.

— Ну, — ответил Сашка. Он всегда так отвечал. «Ну» — это очень полезное слово. «Саш, уроки сделал?» — «Ну». «Что у тебя по русскому?» — «Ну-у-у-у…». «Хоккей сегодня смотрим?» — «Ну!».

И они быстро пошли «на площадку». Только руку Вовкину Сашка сразу выпустил. Не любил он эти телячьи нежности. И Вовчик теперь бежал сзади и блеял тихонько:

— Са-а-а-аш, не беги… Ну, Са-а-а-а-аш, я же не успеваю…

Он всегда так канючил. А Сашка всегда назло ему делал, потому что не любил, когда так канючат, или сопливятся и плачут не по делу. Ну, да. Младше на пять лет. Но это же не основание все время пищать и стонать?

Вчера еще было жарко. Тополиный пух летал в воздухе, лез в нос, и нужно было отмахиваться на ходу. А ночью прошел небольшой дождик, с утра небо закрыто тучами, стало свежее, пух прибило к земле и небольшие белые сугробики сопровождали их на всем пути до школы.

Если бы не «площадка», то они поспали бы вволю, а потом бы Сашка сунул Вовке книжку с картинками, а сам побежал бы с пацанами поджигать пух. Они делали настоящие огнеметы из баллончиков для зарядки зажигалок. В баллончиках этих был чистейший бензин, и если отрезать ровно краешек, а потом резко надавить, поднеся горящую спичку, то струя пламени могла лететь чуть ли не на три метра — почти как в кино! И если попасть такой струей в сугроб тополиного пуха, то по нему, как по пороху, бежала искра во все стороны, за ней оставался почти чистый асфальт, на котором видны были только съежившиеся кончики-семена. Главное было не упустить огонь, не пустить его в сухую прошлогоднюю траву. А то в прошлом году вот так упустили, так потом мама очень ругалась на дырки в штормовке. А что делать было? Там трава сухая была по пояс, и по ней пошел огонь к метеостанции. Вот и тушили, кто чем мог…

Они пришли вовремя, записались у начальника лагеря, а потом пошли в игровую. Народ еще собирался, и на завтрак поведут только через полчаса.

И тут к Сашке подошел незнакомый пацан и сказал:

— А меня Ваней зовут. А тебя?

Сашка тоже часто начинал с «А», потому что если даже просто в магазине попросить что-то, то он мог начать заикаться, дико смущался, и даже мог выбежать из очереди, так ничего и не купив. Поэтому, когда его очередь подходила, он сначала тянул это «А-а-а-а», а потом сразу «дайте мне» и указывал что и сколько ему надо. И тогда не заикался, и все получалось. И сейчас он подумал, что этот Ваня просто смущается и заикается немного, поэтому так и говорит.

— Александр, — солидно заявил он, пожимая маленькую ладошку. Еще бы не солидно, когда ему уже 14! Тут таких еще трое или четверо, а остальные — малявки разного возраста.

Руку-то он пожал, да так и стоял, держа ее в своей. Паренек смотрел на него ярко-синими глазами из-под черной челки. Сам он был уже загорелым, как маленький негритенок, смуглая кожа матово отблескивала в электрическом свете, включенном в игровой комнате. И одет он был не как все — слишком легко для прохладного утра. И пахло от него какой-то свежестью… На него просто приятно было смотреть. Глаз цеплялся. И слышать его голос, чуть с хрипотцой (покуривал, видать), но такой еще детский. «Лет двенадцать, наверное?» — подумал Сашка, выпуская, наконец его руку.