Ирина Муравьева - Детские годы сироты Коли

А ведь как хорошо началось! Какое было море, и свет внутри воды, и свет посреди неба, и парусник на горизонте! Приехала рыжая и все поломала. Ее бы избить до полусмерти. Чтобы она вся стала черная. А то лежит посреди пляжа, выставилась, как сахар, сука…

…Он входит в воду. Отец так и не научил его плавать, пообещал только. Море полно медуз, они обжигают людей, хотя, кажется, что такого? Плавают какие-то скользкие тряпки. Все на свете так. Пока не дотронешься, не узнаешь. А дотронешься — и пеняй на себя: зачем дотронулся? Он опускает в воду лицо, смотрит. Здесь-то, у берега, ничего: раковины и водоросли, а если отплыть? Далеко-далеко? Там, наверное, дно похоже на кладбище, в котором лежат люди. Ведь сколько капитанов и разных моряков утонуло в море!… Куда же они делись? Умерли все и спустились на дно. Очень просто.

В квартире было по-летнему душно. Мать встретила их в новом платье, с распущенными волосами. Губы накрасила, ресницы, как у куклы. Наклонилась и два раза клюнула Кольку в щеку. Потом подошла к отцу и подставила ему лицо. Отец усмехнулся.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — хрипло сказала мать.

— Что именно? — раздраженно спросил отец.

Мать не ответила. Сели обедать. Бабушка Лариса принесла сковороду с котлетами. Отец вдруг развеселился, начал шутить, щелкнул Кольку по носу, похвастался, как они замечательно отдыхали вдвоем в городе Сочи, каким чудесным было море по вечерам, как их вкусно кормили. В столовой зазвонил телефон. Бабка хотела было ответить, но отец оттолкнул ее и схватил трубку.

— Алло! — закричал он и вдруг закрыл за собой дверь.

Что-то он еще говорил там, но было не разобрать. У матери глаза выкатились наружу, как пингпонговые шарики, бабка притихла. Отец вернулся и принялся за еду.

— Кто это звонил, Леня? — тихо спросила мать.

— Это? — отмахнулся отец. — Это мне звонили по делу.

— По какому? — мать прикрыла глаза.

— Тебе какая печаль? — грубо сказал отец. — Давно не шпионила?

Мать испуганно посмотрела на Кольку, разрыдалась во весь голос, задохнулась, закрылась ладонями, сбросила на пол стакан с лимонадом и побежала в коридор, словно за ней кто-то гнался. Кольке стало страшно. Он побоялся, что отец догонит ее и изобьет. Но отец сидел неподвижно, опустив глаза и сжав в кулаки свои большие волосатые руки. Бабка шуршала салфетками. Наконец, отец встал.

— Поговори, поговори, — прошуршала бабка и всхлипнула, — по-людски надо, по-человечески…

— Осточертели вы мне, — тихо сказал отец, — вот вы у меня где сидите, — и провел ладонью по шее, словно отрезая себе голову.

— Поди погуляй, Коля, — приказала бабка, перестав всхлипывать, — потом доешь, поди погуляй…

Вечером, когда он уже разделся и собирался лечь спать, в комнату неслышно, будто кошка, проскользнула мать Вера. Накрашенные ресницы ее слиплись от слез и колышками торчали в разные стороны. У Кольки сразу же заболел живот.

— Коля, — ласково сказала мать, — тебе нравится жить здесь, дома?

— Нравится, — удивился Колька и положил обе руки на живот, чтобы было не так больно. — А чего?

— Ах, нравится, — вздохнула мать. — Ну, а где тебе больше нравится: здесь или в Сочи?

— Здесь, — сказал Колька и тут же испугался, потому что у матери опять полезли наружу глаза, — и в Сочи.

— Но ведь тебе же, наверное, было скучно в Сочи? — прошептала она. — Ведь папа же был все время занят в Сочи?

Дверь распахнулась, и отец — в белых трусах, босой и всклоченный, — вырос на пороге.

— Хватит! — заорал он и изо всей силы толкнул Кольку на кровать. — Оставь ребенка, идиотка!

Мать раскрыла рот и стала ловить им воздух, как рыба.

— Педагог сраный! — кричал отец. — Кащенко по тебе плачет! Вся в дедушку своего, княгиня!

Мать убежала, хлопнув дверью. Отец устало опустился на стул рядом с Колькой.

— Вот что, — сказал он и изо всех сил потер лоб ладонью. — Вот что: о Сочи ни слова. Понял меня?

Колька кивнул. Из глубины отцовских глаз выплыла белая Алла Аркадьевна. Сквозь прозрачную ткань купальника просвечивали соски. Она посмотрела на Кольку и лениво закачала рыжей головой.

— Понял меня? — строго повторил отец.

— Понял, — сказал Колька, глядя под ноги, — чего не понять…

Ночью он проснулся от грохота. Что-то покатилось, упало, разбилось. Над кроватью появилась бабушка Лариса в ярко-белом больничном халате и заплакала:

— Нет у тебя сердца, нет, нет! По-людски надо, по-человечески!

В соседней комнате горел свет. Отец, спиной повернутый к Кольке, показался неправдоподобно большим. Под его руками бились худые, с черными волосками ноги. Волоски блестели под лампой. Голос, не похожий на материнский, громко кричал: