Ежи Анджеевский: Интермеццо

В поисках еды и ночлега Варнецкие обошли всю деревню, заходя по очереди во все дома, но всюду их отправляли ни с чем. Крайние хаты белесыми тенями вырисовывались перед ними в темноте, дальше уже начиналась ночь, безграничная, чужая, неподвижная под усеянным звездами небом. Ядреный, пронизывающий холод осенней ночи уже давал о себе знать. На шоссе все еще громыхала артиллерия.

Анджей, у которого все в нынешнем странствии пока что складывалось весьма благоприятно, не мог смириться с неудачей. Ситуация и в самом деле выглядела невесело. Бродить так во тьме долгие часы с сомнительной надеждой, что где-нибудь на рассвете авось найдется место для отдыха — перспектива незавидная. А тут еще его стала одолевать усталость, страстное желание хотя бы на пару часов если не заснуть, то, по крайней мере, вытянуться свободно. К тому же его мучил голод, у обоих с самого утра маковой росинки во рту не было. Но бессилию своему он мог противопоставить сейчас единственно злость, дикую, все нарастающую. Он отдавал себе отчет в полной ее бессмысленности, но не умел ни подавить ее, ни преодолеть; злое чувство зрело в нем упорно, ожесточенно.

— Вот тебе! — в какую-то минуту обратился он к Зоське. — Накаркала!

Она ничего не ответила. Едва держалась на ногах от усталости. И хотя рядом виднелись жерди изгороди, она даже не оперлась о них. Стояла, придавленная тяжестью рюкзака, опустив голову на грудь, уронив по обыкновению руки. Во тьме, которую сияние звезд насыщало мглистым мерцанием, она, казалось, ничего не видела и не слышала. Анджей снова попытался донять ее.

— Ну и что теперь? Ничего другого нам не остается, кроме как идти дальше.

— Хорошо, — равнодушно согласилась она.

И к удивлению Анджея приготовилась идти.

— Ты что, спятила? Тащиться всю ночь?

Когда она и это приняла без слова, он наконец взорвался:

— Все из-за тебя! Кабы ты не устраивала своих сцен у леса, мы бы раньше добрались до этой проклятой деревни и наверняка что-нибудь нашли бы. А теперь что?

Он изрыгал свою злость, все более кипятясь, повернувшись боком к Зоське, раз за разом ударяя башмаком в придорожный пень.

— А теперь что? — повторил он, обращаясь к жене таким тоном, словно от нее требовал немедленно найти выход из создавшейся ситуации.

Минуту она молчала и наконец спросила с не свойственным ей спокойствием:

— Тебе обязательно надо все это говорить?

Тон ее и слова настолько поразили его, что он не сразу нашел ответ. Но в то же время накал злости ослабел в нем. И чуть погодя он сказал уже почти обычным голосом:

— Мне кажется, ты не хуже меня должна знать, что надо, а чего не надо.

От поля повеяло еще более холодным ветром. Анджей был одет теплее Зоськи, которая, потеряв плащ, осталась в одном легком платье с кружевами. Но даже его пробрала неприятная дрожь. Он взглянул на часы: было около девяти. И почувствовал, что к нему возвращаются силы. Он встряхнулся, подтянул под шею молнию куртки.

— Быть такого не может, чтобы мы ничего не нашли! Что-то должно найтись во что бы то ни стало.

Зоську трясло, хотя даже в темноте было видно, что она пытается как-то унять дрожь.

— Озябла? — спросил он почти заботливо.

— Да нет, ничего. А тебе холодно небось?

— Не жарко. Ерунда! Главное, чего-нибудь горяченького напиться и лечь. Кружку молока выпила бы небось, а?

— Да. — В голосе ее послышались теплые, почти радостные нотки. — А ты?

— Все три, а то и четыре! Да чего говорить, здесь молока нам не дадут. Пойдем, попытаем счастья еще вон в тех хатах.

И он показал на хибарки, белеющие невдалеке.

— Там все, наверно, занято, — шепнула Зоська.

— Поглядим. А вдруг?

Они сошли с дороги и направились к ближайшим домам. В той стороне их было мало — всего два, три, и, насколько можно было разобрать в темноте, принадлежали они беднейшим хозяевам. Стояли эти хибарки на отшибе, чуть пониже шоссе, задворьями к лугу. К ним вела отлогая, довольно узкая, извилистая тропка меж двумя изгородями. Здесь было темнее, чем у тракта, сюда проникал лишь тусклый отблеск света от притушенных фар едущих по дороге грузовиков — будто мимолетная тень едва касалась земли и тотчас исчезала. Но Анджей успел уже освоиться с темнотой и продвигался вперед уверенным, быстрым шагом. Зоська, которая вообще плохо ориентировалась ночью, едва поспевала за ним. Она ступала неуверенно, хромала все сильнее и, споткнувшись пару раз, едва не упала. Ноги у нее были совершенно мокрые от росы. Однако, напрягая все силы, она старалась не отстать. Таинственная пустынность этой ночи наполняла ее таким ужасом, что временами страх назойливой тошнотой подкатывал к горлу. Тогда она прижимала руку к груди и, широко открыв рот, судорожно заглатывала холодный воздух. И даже когда тошнота отступала на минуту, страх оставался, все такой же необъяснимый, навязчивый и терзающий.