Фредерик Бегбедер - 99 Франков

– А ты что, все ему рассказала? С ума сошла, это же мой главный клиент!

– Ну… Не все, конечно, в подробности я не входила, да он и не стремился их узнать, он и так чует, что мы с тобой отрывались вовсю.

– Что было неправдой – до вчерашнего вечера.

– Верно. Я ведь потому тебя и изнасиловала – меня заедало, что мы с тобой ни разу не трахались. Кстати, ты был вполне на высоте; скажи, тебе понравилось, ты доволен? Я не хотела расставаться с тобой, не показав товар лицом. Ведь все это мне привалило благодаря тебе… (с этими словами она указывает на обложку «Elle», фото Жан-Мари Перье, где ее улыбка сияет над титром «Тамара: „Мегрелет“ по-берберски»).

– И ты даже не придешь на вручение «Львов»?

– Слушай, Альфред против этого, он такой собственник, я не хочу лишний раз ему перечить. Тем более, он где-то прав: говорит, что если я собираюсь сниматься в кино, то лучше мне не мелькать лишний раз в рекламе.

– Вот, значит, как у нас с тобой кончилось. А я только-только начал тебя любить!

– Молчи! Когда ты сказал мне это в прошлый раз, было слишком рано, а теперь слишком поздно.

И вот она целует тебя – напоследок, – и ты выпускаешь ее хрупкое запястье. Ты даешь ей уйти, потому что ты всегда и всем даешь уйти. Ты даешь ей уйти по дороге, ведущей в кинозвезды, к карьере, о которой вам обоим все слишком хорошо известно. Ты чувствуешь себя все более и более чахоточным. И в тот миг, когда она затворяет дверь, ты уже остро тоскуешь по каждой проведенной с нею минуте.

Небо растворяется в морских далях: это зовется горизонтом. «На заре третьего тысячелетия…» Нам так долго ее обещали, эту зарю, что даже как-то странно видеть наконец ее приход. И ничего такого ужасного не случилось. Танкеры по-прежнему бороздят бухту, оставляя за кормой радужные (то есть нефтяные!) хвосты. Ты смотришь на эхограмму, которую прислала тебе Софи; изображение расплывается, но ты не щуришься, не мигаешь, ты держишь глаза широко открытыми до тех пор, пока твои щеки не становятся мокрыми от слез.

Вы встречаете людей, которые преображают вашу жизнь, сами того не зная, а потом спокойненько предают вас, и вы видите, как они объединяются с вашими врагами, а потом смотрите, как они удаляются, точно армия победителей, разграбившая город, на фоне развалин и багрового заката.

Вы – продукт нашей эпохи. Или нет. Это слишком легко – все валить на эпоху. Вы – просто ПРОДУКТ. Поскольку глобализация больше не учитывает отдельных людей, вам пришлось стать продуктом, чтобы общество интересовалось вами. Капитализм превращает людей в йогурты – скоропортящиеся (то есть смертные), зомбированные Зрелищем, – иными словами, нацеленные на уничтожение себе подобных. Для того чтобы уволить вас, достаточно всего лишь вызвать ваше имя на экране, сбросить его в «корзину» и «очистить корзину» в контекстном меню; компьютер спросит: «Хотите ли вы стереть запись без возможности восстановления?» Нажмите клавишу ОК, и дело сделано. Вот так-то: щелкнуть океем – и ваших нет! Прежде в рекламе говорилось: «Легкий щелчок лучше, чем тяжкий шок»; сегодня «легкий щелчок» сам вызывает тяжкий шок. Но коль скоро вы стали товаром, вам хотелось бы носить длинное, сложно произносимое, трудно запоминаемое имя, имя тяжелого наркотика, имя цвета хаки, едкое, как кислота, способная за какой-нибудь час бесследно растворить зуб, приторно-сладкое и странное на вкус, как экзотический напиток, но притом, невзирая на причудливые свойства, являющее собой самую известную марку в мире. Короче: вам хотелось бы стать банкой отравы типа кока-колы.

Ну-с, а пока, если бы вас звали Чарли Нагу, вы бы сидели в своем гостиничном номере, скакали по разным порнографическим сайтам, и вам очень хотелось бы посмотреть «развлекательную» видеокассету, где юная азиатка трахается с конем, но тут вы вспоминаете, что пора уже наряжаться для церемонии вручения каннских «Львов». Только вот незадача: Одиль, которая теперь уже не стажерка, а старший арт-директор (получившая это назначение буквально вчера), будет толочься в ванной еще минут сорок, не меньше.

А если бы вы звались Октавом Паранго, вы бы сейчас стояли перед главным залом Дворца фестивалей – ну вы знаете этот гигантский бункер в неонацистском стиле на набережной Круазет, где кинозвезды поднимаются по знаменитой каннской лестнице под непрерывное щелканье фотоаппаратов. Вы бы торчали там, изнывая от нетерпения, в толпе рекламистов со всего света, обряженных во взятые напрокат смокинги и жаждущих полюбоваться, как одни триумфаторы будут вручать призы другим. Вы бы слушали гомон вокруг, вдыхали одуряющие запахи духов и острую вонь вспотевших от страха претендентов. Вы созерцали бы пляж с его мелким песком и белокрылыми яхтами. И напрасно вы оглядывались бы назад – у себя за спиной вы видели бы не две тысячи прошедших лет, а всего лишь какого-то идиота голландца. И тогда вы снова взглянули бы на песок, которому уже пятьдесят тысяч лет, так что ему глубоко плевать на вас. Что значит жалкая пара тысячелетий перед этим древним песком?! Если вы родились за несколько лет до смены календаря, это еще не повод, чтобы корчить из себя важную персону.