Леонард Терновский: На распутье (Старый профессор)

Вздохнув, профессор начал медленно подниматься по лестнице. Опять началось легкое жжение и несильные боли в груди. — Лет тридцать назад я почти взлетал на второй этаж. А сейчас чуть ли не после каждых пяти ступенек надо немного постоять и отдышаться. И сделать это так, чтобы не заметили окружающие.

Увидев спускавшегося навстречу студента, Валентин Никитич остановился и поманил его к себе согнутым в крючок указательным пальцем. — Почему неряшливый вид? Почему халат не застегнут? Из какой группы? Фамилия? — грозно распекал он свою жертву, почти не слушая ответов. Боли в груди, наконец, стихли, и профессор жестом отпустил перепуганного студента. Проводив его взглядом, он снова двинулся по лестнице вверх.

Главное — не торопиться. И следить за дыханием. Еще четыре ступени. Три. Две. Наконец, первый пролет пройден. Теперь надо постоять на площадке.

— Вам помочь, Валентин Никитич? Как Вы себя чувствуете? Вид у Вас совсем неплохой.

Профессор оглянулся. Его догоняла студентка, нет, ординатор Волчаренко, со свисавшими почти до пояса черными косами. Зовут ее, помнится, Раисой.

— Нет, я доберусь сам. Спасибо. — И не удержавшись, все-таки строго добавил: — А косы в больнице надо закалывать и убирать под косынку.

— Будет сделано, Валентин Никитич. — И Рая побежала по лестнице вверх.

Постояв еще раза два у перил, профессор добрался до второго этажа. Справа дверь его кабинета. В апреле 53-го, спустя всего неделю после освобождения и полной реабилитации, он — снова директор своей клиники — захотел посетить и посмотреть свои прежние апартаменты. Он знал профессора, поставленного директорствовать на его место. В сущности, если разобраться, тот был почти не причем. Или совсем не причем. Ну, назначили на пустовавшее после моего ареста место. Кто же знал, что меня ни только не шлепнут, а с извинениями освободят и оправдают?! Но тогда меня душила ревнивая злоба на нахального выскочку. Ему повезло, что он не вздумал дожидаться меня в клинике. Ворвавшись в свой кабинет, я увидел: все уже привели в прежний вид. Только букет цветов на моем столе и — никаких следов самозванца. И вдруг за диваном я увидел забытый портфель. Его портфель. Кажется, я даже топтал его ногами. А потом — выбросил. Вышвырнул за дверь, как что-то мерзкое и непотребное. Видевшие это ассистенты и ординаторы остолбенели. Должно быть, и сегодня рассказывают новым сотрудникам эту историю.

Валентин Никитич вошел к себе и сел в кресло. Постучав, к нему заглянула Галина Адамовна. — Мне надо отдохнуть после дороги, — сказал ей старый академик. — На собрание я не пойду, пусть меня пока не беспокоят.

Выйдя от Валентин Никитича, Галина Адамовна сказала поджидавшей ее за дверью Волчаренко (косы которой были уже спрятаны под косынку): — Ты, Рая, пригляди за шефом. Мне не понравился его вид. Бледный, и одышка сильнее стала. Только незаметно, он сердится, когда замечает нашу опеку.

…Оставшись, наконец, один, профессор снял туфли, прилег на диван и накрылся пледом. В полудреме перед ним поплыли, закружились пестрыми лоскутами страницы прожитой жизни. Вот он, начинающий врач, торопится в клинику на Девичьем поле. Еще не началась германская война, еще не грянула революция. Он еще не женат, полон сил, надежд и здоровья.

Война. Революция. Но врачу надо лечить больных, а не заниматься политикой. Врач может не лезть в эту грязь, поскольку он помогает всем, и правителям, и каждому. Со временем все образуется. Так думал он до поры.

Быстрыми шагами он поднимался по ступенькам врачебной карьеры. Ассистент, доцент, профессор, восходящая звезда, а там и любимый ученик знаменитого Крылова. Валентин Никитич давно женат, сын уже закончил школу и поступил в медицинский.

И вдруг… какая гнусность и дикость! «Правда» печатает явно подстроенное письмо-донос бывшей пациентки Крылова. На страницах центральной газеты та рассказывает душераздирающую историю о том, как год назад (а почему же она молчала до сих пор?!) на профессорском обходе Крылов «укусил ее за грудь и искалечил ее молодое тело». Голословная клевета… но никакой суд в СССР не посмеет обвинить «Правду» во лжи. Пуще того, началась травля Крылова: газеты печатали во множестве письма возмущенных этим поступком трудящихся и коллег оболганного ученого. Слава Богу, хоть тогда удалось избежать участия в этой мерзости. Но вскоре Крылов был арестован.

Нельзя было оставить обезглавленную клинику без директора, и Валентин Никитич согласился временно занять место своего шефа. — Чтобы сохранить традиции кафедры, — утешал он сам себя. Между тем дела у Крылова шли все хуже. Наверху решили «пристегнуть» его к процессу какой-то то ли левой, то ли правой оппозиции. Которая будто бы намеревалась извести партийных вождей. Крылов лечил всех этих советских бонз, вот он и понадобился на роль отравителя.