Леонард Терновский: Тебя люблю я до поворота

— Иди ко мне, Юра, — позвала Марина и погасила свечу.

А за стенами землянки беззвучно бушевал небесный пожар.

В середине смены в «Ихтиандре» отмечали праздник Нептуна. На берегу собралось множество народу: и путевочники, и персонал столовой, и медики, и просто зрители. Из-за скалы выплыла шлюпка с похожим на деда Мороза бородатым Нептуном, в золотой короне и с трезубцем в руке. Рядом стояла русалка с чешуйчатым рыбьим хвостом, — одетая в голубое одеяние повариха из лагерной столовой. Шлюпка подошла к помосту-причалу, и Морской царь приветствовал подданных. Русалка угощала подходивших к Нептуну юношей и девушек глотком какого-то напитка из серебряного кубка. Потом выскочившие хвостатые черти хватали их за руки-ноги и, раскачав, бросали с помоста в море. Визг, хохот, щелчки фотоаппаратов, жужжание любительских кинокамер.

Николай, в брюках и светлой рубашке навыпуск, чинно стоял у причала с шикарной камерой «Admira» и снимал происходящее. Вдруг черти, визжа, схватили его и поволокли к дальнему краю помоста. — Что вы делаете? Я работаю в медпункте. Сейчас же отпустите! — кричал Николай. Но черти все-таки бултыхнули его в воду. Глубина у причала оказалась ему по грудь. Лена и Марина от души смеялись, глядя, как Николай, подняв кинокамеру над головой, осторожно выходил на берег. — Безобразие! Могли бы испортить мой аппарат! — возмущался он.

— Радуйся, что все обошлось благополучно, — сказала Лена.

— Пойди лучше переоденься, — прибавила Марина. Она тоже сделала на празднике несколько снимков своей «Сменой». Алексею, стоявшему рядом, бросился в глаза мизинец ее правой руки: — Почему он такой красный, словно обожженный? И ноготь на нем, — почему он так необычно искривлен?

…Вечером Леша и Николай предложили устроить пикник на берегу. Позвали Инну Сергеевну и еще одного врача из медпункта, Вадима, жившего при лагере с женой и двенадцатилетним сыном. Алексей сходил в поселок за большой банкой местного молодого вина. А Инна Сергеевна налила им немного медицинского спирта. Позаботились и о закуске.

На полпути между «Ихтиандром» и Отрадным была небольшая, закрытая с трех сторон бухточка. Когда стемнело, пошли туда всей компанией и разожгли между камней небольшой костер. Инна Сергеевна, Лена и Марина приготовили шашлыки, мужчины занялись напитками.

Костер слабо освещал собравшихся. Под шашлычок не заметили, как допили и вино, и разведенный спирт. Леше, как с ним нередко случалось в дружеском застолье, захотелось прочесть стихи. Его волновало молчаливое соседство Марины. Ощущая на себе ее взгляд, он стал читать строфы о море из «Девятьсот пятого года»:

«Приедается все.

Лишь тебе не дано примелькаться.

Дни проходят,

И годы проходят

И тысячи, тысячи лет.

В белой рьяности волн,

Прячась в белую пряность акаций,

Может, ты-то их, море,

И сводишь, и сводишь на нет».

Оно, море, прикидывается порой мирным и ласковым. Но не стоит доверяться его ласке, она может внезапно смениться «неслыханной бурей», когда

«…все ниже спускается небо

И падает накось,

И летит кувырком,

И касается чайками дна».

— Опять ты за свое, — сказал Николай. — Мало тебе того урока? Снова принялся за своего Пастернака?

— А в чем дело? — поинтересовалась Марина.

— А в том, что Алешку однажды чуть не исключили из института. Положим, не только за Пастернака. Но и за Пастернака тоже.

— Перестань, Коля.

— Нет, почему? Было это году в 61-м, мы тогда на втором курсе учились. И два наших оболтуса, Леонтьев и Беляков, ходили слушать и читать свои стихи возле памятника Пушкину…

— Маяковскому, а не на Пушкину.

— Ну, пусть Маяковскому. Тебе видней. И тут в комитет комсомола поступило указание разобрать их поведение и выгнать из института. А Алексей, как малое дитя, взял да и вступился за них на собрании. Мол, разве людям запрещено читать свои стихи? А ведь сам он на эту Маяковку ни разу не приходил.

— Знал бы, что там читают стихи, — пришел бы.

— Вот-вот. А представители райкома взъелись на Лешку пуще, чем на тех двоих. Требовали и его исключить. Тут кто-то еще припомнил, что Алексей на институтском вечере читал стихи «антисоветчика» Пастернака. Что тут началось! Хорошо, что выяснилось, — стихи, которые он читал, были напечатаны у нас, в Советском Союзе. Еле-еле удалось тогда Лешку отстоять.

— А тех двух? — спросила Инна Сергеевна.

— Исключили. Против рожна не попрешь. Пришлось им уехать из Москвы, говорят, они учатся сейчас где-то в Сибири.