— Мочой… надо.
Майя протянула мне платок. Я отошел к вездеходу. Когда я осторожно прикоснулся мокрым платком к ожогам, Константин скрипнул зубами и произнес:
— Уже не поможет… Сильно?
— Да… нет. Заживет. Надо в лагерь ехать. Давай, Костя, потихоньку в вездеход.
Он, наверное, не слышал. Часто дышал, казалось, только выдыхал воздух. Мы помогли ему подняться, уложили на пол грузового отсека, Майя села рядом.
Я никогда не водил вездеход — он рванул с места, как прыгнул, и стал петлять то вправо, то влево. Я съехал с колеи и поехал рядом с ней прямо по тундре. Ветер, обгоняя нас, еще долго доносил дым от горящего вагончика.
Что это было? — думал я, глядя на свои вздувшиеся от волдырей руки, и видел вместо них обгоревшее лицо Константина. — Почему он, тысячи раз разжигавший такие печки, не посмотрел ее, не понюхал хотя бы — какая-то сволочь ведь залила туда вместо солярки бензин. И вентиль, наверное, открыт был, если рвануло так — значит, в печку просто налито было, как в бочку. И ведь я хотел поджигать, а Константин, наверное, машинально, вместо меня довел все до конца.
До конца — повторились во мне эти слова.
Повернуть бы время, закрыть, как тот вентиль в печке, чтобы не неслось так вперед, не обгоняло, как летящий огненный змей.
Черт знает что проносилось в моей голове, пока я трогал все рычаги и педали, на пробу изучая нехитрое управление!
Что будет дальше? — нажимал я газ, и вездеход рвался вперед, словно спешил открыть поскорее это невыносимое — дальше…
Мы выехали к морю далеко от лагеря, и я не знал, в какую сторону поворачивать. Я ехал вдоль берега и боялся, что удаляюсь от лагеря. Но вот показалась впереди охотничья избушка, и я вспомнил, как вчера утром Константин вдруг объехал ее вокруг — зачем? Во всех подробностях прошедших дней я буду видеть намеки на то, что в конце концов случилось.
Я остановился у вагончика начальника. Он выскочил вслед за мной к вездеходу, взглянул на Константина и — растерялся. Этот человек, повидавший всякое, не мог поверить, что такое могло случиться именно с Константином. Я вывел его из оцепенения, дернув за руку, — вертолет, надо вызвать вертолет, — сказал я. Начальник побежал в радиорубку. Майя сбегала за врачом, подходили рабочие — на их лицах я видел непонимание, недоумение. Они готовы были видеть на месте Константина любого другого — мало ли что случается в экспедиции, — но сейчас выглядели как школьники, впервые увидевшие аварию. Они спрашивали меня, я отвечал — про печку, кем-то заправленную бензином, — и чувствовал, что мои слова ничего не объясняют. Не мог же я говорить о том, что Константин изменился за один день, стал другим, и сам мне сказал о конце своей прошлой жизни, что он наконец стал похож на меня? Эти объяснения останутся со мной и, наверное, с Константином.
Врач густо смазывал его лицо какой-то мазью. Я никогда не видел, как снимают маску с умершего, но эта параллель заставила меня вздрогнуть. Я словно отдернулся от этой мысли.
Вертолет прилетел через несколько часов. Майя улетела вместе с Константином.
Она вернулась через неделю — тихая, поникшая. На расспросы отвечала, что Константину сделали пересадку кожи и что врач обещал через месяц его выписать. После своей работы я заходил к ней, помогал разбирать накопившиеся пробы. Работали мы молча, как в читальном зале. Лишь однажды Майя не выдержала и отчетливо мне сказала:
— Он меня прогнал. Я уеду отсюда до его возвращения.
— Вы встретитесь потом, в Москве, — сказал я.
Майя невесело улыбнулась.
Она и правда уехала, как только закончилась промывка.
Начальник уговорил меня работать вездеходчиком — не хватало людей.
Константин вернулся осенью, когда уже выпал снег. Он вышел из вертолета в темных очках, с красным, словно прорезиненным лицом, на котором застыла кривая ухмылка-оскал. Все поняли, что надо будет привыкать к этому лицу, еще долго вспоминая прежнее.
Вечером мы сидели у него и пили водку.
— Да сними ты эти очки, — сказал я.
— Ничего, пока надо привыкнуть. Прячусь от самого себя.
Я не выдержал и начал говорить о том, что ведь это я хотел зажечь ту печку, и уже подходил к ней со спичками…
Константин оборвал меня:
— Я так и знал. Вину свою будешь придумывать. Было бы еще хуже — мы же там вдвоем оставались. Кто бы нас из огня выдергивал?
Он помолчал и вдруг спросил:
— Ходишь на свое место, к зимовью?
— Да нет. Сходил раз, сеть твою снял. Ты же говорил — плохое место.
Читать дальше