— Здравствуй… Это Гриша. Жуков.
— А… привет.
Неужели он, как в старые добрые времена, в неприсутственный день зачем-то понадобился в институте?
— Я тебя не разбудил?…
— Слава богу, что разбудил, — окончательно проснувшись, бодро ответил Андрей Иванович. Он уже забыл, когда в последний раз ему звонили из института домой — наверное, лет пять или шесть назад. Как всегда, у Гриши был тихий, грустный, усталый голос — у него была дурная жена и сын, больной диабетом, — но Андрей Иванович почувствовал прилив сил. Наверное, нужна его помощь, а он всегда рад помочь… помочь чем угодно, хоть мебель таскать — только бы не чувствовать себя бесполезным!
— Я вчера поздно лег. Что случилось, Гриша?
Трубка помолчала.
— …тебя сократили.
— Как?!! — крикнул Андрей Иванович.
— Ну ты же знаешь Деда, — забормотал Гриша, — приехал сегодня с отделения злой… и как закричит: “Ольга, где списки?!” — Андрей Иванович с трубкой в руке сел на пол. — Ольга принесла, он и давай черкать… Сократил Женьку… и тебя. Вот…
Андрей Иванович молчал. О Господи. Всё кончено. Что кончено? Кончена жизнь. Меня выгнали. Все-таки они добрались до меня. Я пришел в институт мальчишкой, а они меня выгнали. Выгнали из комнаты, где прошла вся моя жизнь. Андрей Иванович увидел свою комнату — и задрожал. Вот сидит Гриша, у него на столе старомодный, салатового цвета дисковый телефон. Перед Гришей стол завлаба — сначала Вигдорчика, потом Матюшина, потом Демьяненко. В эту минуту Демьяненко — лысый, смуглый, с черной густой бородой, — смущенно насупясь, набивает свою изогнутую, черного дерева трубку душистыми кручеными жгутиками “Золотого Руна”, — набив, подымается и своим широким, размеренным шагом идет в коридор: он всегда уходит курить, когда по телефону начинается личный и тем более тягостный разговор — например, когда Грише звонит и начинает скандалить жена. За Гришей сидит Павлихина, уткнувшись в бумаги, золотистый пух вьется над ее точеным затылком, — она изо всех сил слушает; за Павлихиной — Коля, пьет чай; когда Коля бросает сахар, он всегда говорит: “Мозг надо питать”… Дальше стол Андрея Ивановича, лицом к окну; за окном сначала неизвестного названия куст с мелкими нежно-зелеными листьями, потом обшитый бурой жестью сарай, склад мастерской, потом решетка забора с ржавой четырехугольной заплатой, потом серый жилой дом в пять этажей, с балюстрадными балкончиками и лепным осыпающимся карнизом, потом небо. На подоконнике стоит плосколистый кактус с красно-коричневыми колючками, перистая герань, четыре ворсистые фиалки с фиолетовыми и розовыми цветами и развесистое коренастое деревцо с мелкими и частыми мясистыми листьями. Здесь же стоит кофейник с выгоревшей красной розеткою на боку — в нем вода для поливки цветов; цветы поливает Кирьянова, а на время своего отпуска она просит поливать Андрея Ивановича. Андрей Иванович поливает… Дальше стоят неработающие шахматные часы — сейчас уже никто не может сказать, откуда они здесь появились; когда Андрей Иванович пришел в институт, они уже стояли на подоконнике. За занавеской, в углу, спрятан электрический чайник — чтобы не бросался в глаза инспектору по противопожарной безопасности, или, как его все называют, пожарнику. Пожарник всегда приезжает один и тот же — пожилой, краснолицый, седой, в темном мешковатом костюме с шестью колодочками наград и очень серьезным лицом; он не спеша — но и не останавливаясь — проходит с Купряшиным, институтским завхозом и тоже отставником, по лабораториям, — после чего они закрываются в купряшинском кабинете и тихо сидят там до конца рабочего дня, пропуская по маленькой спирт и с каждым выходом в коридор всё больше краснея…
Андрей Иванович молчал, и Григорий Борисович — Гриша — на том конце провода тоже молчал. Пятнадцать лет он приходил в институт. Когда он поступил на работу, все, от лаборантки и выше, называли его Андреем; сейчас все новые сотрудники и начальство, кроме академика, называют его Андреем Ивановичем. За пятнадцать лет он женился, родилась Настя, умерли его дедушки и бабушки, Россия социалистическая превратилась в Россию капиталистическую, он защитил диссертацию, получил старшего научного сотрудника… целая жизнь! Это его дом, родной дом. Они все останутся там, а он один — один! — не сможет прийти туда. Они отняли у него жизнь — науку, отняли возможность на клочке бумаги описать с помощь десятка крохотных символов любое состояние мира, недоступное ни взгляду, ни слуху, ни безоружному — не вооруженному булавочными петельками производных — человеческому уму. Всё рухнуло, ничего не осталось. Он остался один… но почему?! Почему меня?! Ведь сократить должны были Гришу! Грише тридцать пять лет и он не имеет степени — сократить должны были его, на сто, на двести процентов его! А сократили Савченко — мальчишку, инженера, — и меня! Почему?! Да потому… потому что Гриша Жуков — хороший человек. Гришу оставили, потому что он хороший человек, а тебя выгнали, потому что ты дрянь. Всё.
Читать дальше