Евгений Федоров: О Кузьме, о Лепине и завещании Сталина и не только

Легкие роды. Нет, нет, Гришенька не вовсе скользким и бесформенным эмбрионом из нее вывалился, просто родился раньше времени, на седьмом месяце, так, с ложку чайную величиной, недоносок, мышь. Представляете, вообразите: выжил. А кто его отец? Лепин? Нет. Она оказывается сама в себе и отец и мать, партеногенез, девственное зарождение, непроницаемая тайна женского яйца, тайна жизни! мистический приблудок, так получается, может, о древе жизни нам не следует знать больше, чем отпущено, в паспорте — зловещий прочерк, точно!

Приезжали родители Ирки, забрали бессеменника, неведомо как и откуда взявшуюся зверюшку из лагеря. Версии, версии, и был, и нет, да почему нет, был, был! лагерный бессемянок, пусть то был результат колоссального недоразумения, экстремальных фокусов женского организма, но рос мальчик необыкновенной красоты, необыкновенных способностей, невероятно музыкален, прямо-таки как Моцарт, в 16 лет получил паспорт, заболело сердце от злого, жирного прочерка, постигнут его символический смысл, защемилась психика, отдало резкой болью в сердце: в грехе и аморалке зачала меня родимая матушка, без вины виноват! душит тоска зеленая, вязкая, но не долго мялся меланхолией Гришенька, чудный, славный очкарик, интенсивно работает фантазия, взбрело нечто в голову, идея, порыв к новой жизни, отчубучил, наладился, упрям, закусил удила, исчез из дому, озадорился, развил прыткость, рванул, как шальной, в Москву: ребенку нужен отец! не верит он ни в какой партеногенез и во всю эту чертову путаницу, ребенок имеет право иметь отца, это его святое право (права человека!), мать никаких натырок не давала, говорила, не распускай нюни, не бери в голову, никакой он тебе не отец, не грешила я с ним, постой, постой! погодь! но не могла вразумительно, толково объяснить, почему лагерный первенец так разительно похож на Лепина, густо и откровенно еврейский хрестоматийный облик, карикатурно грустный, ну как две капли воды, одно лицо, особенно в профиль, копна жестких, как проволока, вьющихся волос, буйный черный нимб растительности, уже залысины над высоким бледным прекрасным лбом, тут двух мнений быть не может, впечатляющее, пугающее сходство; разлетелся, словом, экспансия, нашествие, сюрприз…

А в Москве, представляете, открылись двери квартиры великого человека, начинает обстоятельно объяснять что и как, от волнения заикается, сходу следуют заикания, от волнения все, затем исповедь горячего юношеского сердца, а открывшая с выражением скуки постной дверь мигом охватила всю ситуацию, дьявольски догадливая, почуяла страшную опасность, очень умная, находчивая, сковырнула с себя разом, как не бывало, все благородство и квелый буддизм, противоречие между животрепещущей прагматикой и веригами нравственности разрешились просто и естественно в пользу прагматики, а это самое буддийство разом корова языком слизала, есть ситуации, когда кому-то надо быть беспредельно твердым, как алмаз, такова жизнь, таковы ее суровые законы, и не подлежит она моральному суду, к том же в Москве еще этот пресловутый, подмеченный еще Булгаковым (разумеется, писателем, а не православным богословом, впавшим в характерную для русского религиозного сознания ересь), “квартирный вопрос”, маска постного лица преобразилась неподдельной злобой, тут-то она и выдала робкому и застенчивому Гришеньке по 1-е число, от ворот поворот, проявила характер, оттянула, как следует, хотя не совсем по лагерному, без выразительного и необходимого к случаю матюга, срывалась в визг, убедительный, пошел вон! чтобы духа твоего здесь не было! захлебывающееся утробное кваканье, на горло брала, импровизация, но удар точен, умело врезала, будет долго помнить, дико расшипелась, распузырилась бутылкой нарзана, раскеросинилась вовсю, ну уж нет! это слишком, наглого хаменыша нельзя подпускать к благородному и самых честных правил Лепину на пушечный выстрел, нужен глаз да глаз, все будет шито-крыто, великому человеку нужен покой и чистая совесть, грех на себя беру, нашел простаков, о прописке московской размечтался? сама мистик, видала мистиков, такого мистика первый раз видит! наследник, видите ли, завелся, заявился, раскатал нос, родственничек. Никакой ты не родственник, не наследник, а самозванец, обыкновенный наглый еврейский аферист и шкодник! Лжедмитрий-второй! Тушинский вор!

Так и не пришлось Гришеньке увидеть отца, благородного Лепина, не был допущен, конечно, мог бы подловить на улице, когда тот во ФБОН чапает (трусит, любо-дорого смотреть), где будет писать свои знаменитые, бессмертные эссе. Искренний, самолюбивый, амбициозный с большим норовом мальчик (о таком сыне можно только грезить), доверчивое юношеское сердце, у него бледный вид, уязвлен, оскорблен в лучших чувствах, рана неизлечима, долго помнить будет, прощай честолюбивые воздушные замки — шагать по жизни рядом с отцом! мальчик дал безоглядного стрекача вниз по лестнице, с тех пор о нем ни вести, ни повести ныне и до веку, особая тема, волнующая, может ужасно увлечь нас в сторону от магистрального вектора сюжета. Вернемся к Ирке.