Пол Тот - Сети

– Издеваешься? Нигде мест нет.

– Тогда поезжай за десять миль от города, остановись в ближайшем мотеле.

– Боже мой, ты ведь мог меня раньше предупредить.

– Уходи, – сказал Морис, вытесняя его из дверей. – Я потом объясню.

Альберт взглянул на дом. Не суждена ему роскошь. Он по-прежнему живет в студии, докуривает бычки, спит на слишком короткой кушетке, рулон туалетной бумаги валяется на полу в уборной.

Есть ли в Норвегии иглу? Если есть, он повесит на ледяной стене портрет Инги.

Приблизительно в пяти тысячах и трех милях восточнее в данный момент – когда они пошли поесть после бара, – Анна взяла Ингу за руку и сказала:

– Неужели ты думаешь, будто он сюда приедет? Все американцы сумасшедшие.

– Иногда мне хочется, чтоб он был сумасшедшим.

– Неужели ты его любишь?

– Иногда. Но он сам осложнил дело.

Интересно, каким образом осложнялись дела, гадала Анна. Шли шеренгой одно за другим или по линии, которую кто-то провел от руки? Если рука была нетвердой, линия, видно, вышла не прямая, оставив другой стороне пространство для маневра – если дождаться подходящего момента.

– Бред собачий, – сказала Анна. – Откуда мне, черт возьми, знать, что тебе надо делать? Моя жизнь – насмешка. – Она оттолкнула тарелку. – Не хочу я это есть.

Снова выехав на тихоокеанский хайвей, Альберт сказал себе:

– Пускай Морис идет в задницу. Скоро я буду в Норвегии.

Ушел час на поиски мотеля со свободными номерами. Тем временем он раздумывал, холодно ли в Норвегии летом. Неужели июль как февраль в Миннесоте? А в августе пингвины ковыляют по льду? Есть ли вообще пингвины в Норвегии? Господи, будем надеяться, есть. Если нет, а Инга даст ему от ворот поворот, компанию составит пьяный лось.

Он нащупал свой сотовый телефон. Библиотека, конечно, закрыта, хотя все равно можно звякнуть.

– Мы сегодня закрыты, – сказала библиотекарша.

– Зачем же отвечаете на звонки?

– Затем, что меня тут быть не должно, вот зачем, – ответила она, удивленная своим враждебным тоном. Потом вспомнила, что скоро, возможно, вообще никто звонить не будет; в нечитающем городе вроде Мерси, безусловно, решат, что голову библиотекаря легко сбросить с плеч. – Извините. Вы по какому вопросу?

Он осведомился о летней погоде в Норвегии.

Через несколько минут она ответила:

– Средняя температура в июле шестьдесят три градуса. [41]Почему вас это интересует? Вы туда едете?

– Завтра.

– Позвольте спросить… – начала она, а потом передумала.

– Нет, пожалуйста. Там женщина по имени Инга. Жила со мной в Сан-Франциско, потом уехала. Я должен ее найти. Надеюсь, она меня снова примет.

– Очень романтично, по-моему, – сказала библиотекарша, думая о том, что ее никто не ищет.

– Нет, продолжайте, скажите, что это очень глупо. Как все прочие, даже бармены.

– Что понимают бармены?

Действительно, что они понимают? Он вернется в Сан-Франциско, заберет свои сбережения, закажет билет на самолет. Даже если бармен прав, то он останется одиноким в Норвегии, а не в Сан-Франциско. Ну и что тут такого? По крайней мере, последует, в конце концов, совету Шейлы: покинет Калифорнию, забыв шестидесятые годы. С 1970-го Калифорния приносит сплошные несчастья, не считая Инги.

Менеджер сидел на скамейке рядом с Пуласки.

– Обязательно надо есть этот гамбургер? – спросил Пуласки. – Я не очень-то хорошо себя чувствую. В данный момент мне неприятен запах еды.

– Что с тобой, черт побери? Надо есть.

– Я уже говорил…

– Кончай нести бред собачий. Слишком поздно ссылаться на тошноту.

Желудок у Пуласки свернулся. Он взглянул на часы и увидел, что еще только два. Больше всего на свете хочется несколько дней проспать. Вместо этого менеджер толкнул его локтем в бок:

– Ладно, приятель, не так уж плохо, правда? Раз ты сейчас не голоден, забирай дневную зарплату. Трать с умом.

И протянул Пуласки бумажку в пять долларов.

Семейная компания Николсон по запуску фейерверков выгрузила оборудование. Отец гордился проворством и ловкостью сыновей. Как всегда, восхищался высоким качеством используемых материалов, даже незаконных. К фейерверку надо относиться с таким же уважением, с каким скалолаз смотрит на гору. Вся жизнь – обледеневший склон, на котором в любую минуту можно поскользнуться, подобно его жене, упавшей в тот самый летний день с приставной лестницы, подрезая дерево, которое он сам бы подрезал, если бы не согласился на сверхурочное патрульное дежурство.