Георг Мордель: Красный флаг над тюрьмой

— Но откуда у них могут быть деньги на благо народа, для строительства стольких домов, сколько надо, если один Египет сожрал восемь миллиардов долларов, если каждый день помощи Кубе стоит миллион долларов, а где еще война во Вьетнаме, подарки "друзьям" в Африке, в Латинской Америке??! — спрашивал Миша и отвечал себе:

— Да не хотят они блага для всех. Благо для всех — это еще демократия, а благо по выбору, благо для избранных укрепляет диктатуру, потому что благами покупают стражников и лизоблюдов, оплачивают надсмотрщиков и придворных поэтов, — так говорил себе Миша, стоя на чадной кухне, среди визга и ненависти 14 человек, спрессованных на пятачке коммунальной площади. Людская же мерзость и пороки становятся невыносимыми, когда носители этих пороков и этих мерзостей живут сдавленно, точно солома в тюках.

Он накормил и выпроводил дочь, покушал сам, вернулся в комнату. Хана лежала на спине, раскинув руки, отдыхала. У них был один диван на двоих, не потому, что была пылкая любовь, а потому что в комнате не было места для другой кровати или дивана. 14 лет они жили здесь, 14 лет были вынуждены спать вдвоем на одном диване. И если один из них заболевал, лежал с температурой, второй все равно спал рядом. Они ложились и валетом: голова к ногам, и менялись местами — диван не становился больше. Они уставали от ночей вдвоем, и в те дни, когда Хана работала во вторую смену, она по утрам оставалась в постели одна — отдыхать. Миша хотел построить нары, нечто вроде койки на пароходах, но Хана кричала:

— Ты хочешь, чтобы я жила в казарме?!

Это было глупо; когда у тебя комната — 14,68 квадратных метра, не все ли равно, на что она похожа: на каюту или камеру, было бы удобно. Но Миша понимал жену. Она была хозяйкой и хотела, чтоб ее несчастное жилье выглядело не хуже, чем у людей.

— Тамара ушла?

— Да.

— Ты положил ей булочку?

— Конечно.

— Я сейчас встану. Спина очень болит.

— Полежи. Можем выйти в восемь. Там открывают в 8.30.

— Господи! Неужели они нам откажут?

Миша даже не стал расстраиваться надеждами. С чего бы советская власть стала жалеть людей, желающих уехать?!

— Ты придумал, что подарить Марику?

Миша улыбнулся невидимой улыбкой. Нервы у меня стали крепкие! — подумал он. — С того дня, как я решил, что надо удирать, — просто сталь. Тысячу раз она заставляла меня придумывать подарки всевозможным людям, и все, что я придумывал, немедля отвергалось, и покупала она все равно то, что находила нужным сама, но каждый раз снова и снова заставляет меня терять время и мозги на эту бесполезную работу.

— Давай ему подарим газовую зажигалку за 13 рублей.

— Зажигалку? Это идея. Простая зажигалка у него, конечно, есть, но газовая… Это ты хорошо придумал.

Она встала, пошла умываться, пока он складывал кресло-кровать Тамары и убирал постели.

— Но где он будет брать газ? — Хана стояла у зеркала, причесывалась.

— Нет, твои идеи всегда какие-то поспешные. Разве ты не знаешь, что газ — проблема? И потом, зажигалка слишком маленькая вещь. Марику исполняется 40!

— Может быть картину? Такую деревянную, интарсию, в латышском стиле?

— С самого утра меня взвинчиваешь? Что ты — нарочно издеваешься? Какая может быть картина? Рига? Домский собор? Что, Марик уезжает из Латвии? И при чем тут картина, которую вешают на стенке для всех? Я хочу подарок для моего брата!

— Пойдем! — попросил Миша. — Теперь пора. Там очередь растет каждую минуту.

Хана подошла к шкафу.

— В чем я пойду?

— Да в чем хочешь.

— К Марику?!

— Я думал ты о ломбарде.

— Ты никогда не думаешь обо мне. Мне не в чем идти к Марику!

— Старая история! — подумал Миша. — Сколько лет живем, столько лет ей в гости идти не в чем. Она спрашивает меня в чем идти, как будто вчера или неделю назад не знала, что у Марика день рождения, а у нее нет нового платья.

— Одень кремплиновый костюм.

— Чтобы замерзнуть? Ты же знаешь, что он не лезет под мое пальто.

— У тебя есть шуба.

— Шуба?!

Шуба была больным местом в их гардеробе лет двенадцать. Когда они поженились, Хана купила с рук плюшевую шубу из Шанхая. Спустя пять лет шубу покрасили в черный цвет, еще пять лет спустя отпороли манжеты и перешили воротник. Сколько же может женщина ходить в одной и той же шубе?

— Не знаю, в чем тебе идти, — сказал Миша. Может совсем не ходить?

— Ты хочешь, чтобы я не пошла на день рождения к родному брату?!

— Прошу тебя?! — сказал Миша. — Мы опаздываем. По дороге придумаем.