Мюриэл Спарк - Избранное - Романы. Повесть. Рассказы

— Ох, в очень тяжелом состоянии. Эти анонимные телефонные звонки его просто допекли. — Она кивнула на белый телефон. Вежливый молодой человек принял в ее сознании вид телефонного аппарата. Дома он был черный, здесь белый. — Тебя он беспокоит, Гай?

— Меня? Нет. Я всегда не против позабавиться.

— А Годфри очень беспокоит. Удивительно, какая разная у людей реакция на одно и то же.

— Лично я, — сказал Гай, — как правило, отсылаю этого юношу к чертям собачьим.

— Ну а Годфри раздражен до крайности. И еще у нас неподходящая экономка. Она его тоже допекает. Вообще у Годфри куча забот. Ты бы его просто не узнал, Гай. Он потерянный.

— Очень расстроился, что твои романы переиздают?

— Гай, ты знаешь сам, я не люблю, когда разговор идет против Годфри. Но, между нами говоря, он действительно ревнует. И возраст, казалось бы, не тот, и вообще, чт о ему теперь. А вот поди ж ты. Ко мне тут приходил молодой критик, Гай, он ему так нагрубил…

— Ты ему всегда была не по уму, — сказал Гай. — Только вот, по-моему, ты почему-то чувствуешь себя перед ним слегка виноватой.

— Виноватой? Нет-нет, Гай. Говорю же тебе, здесь все дышит удивительной невинностью.

— Иногда, — сказал он, — чувство вины оборачивается чувством преувеличенной правоты. Только вот зачем бы тебе быть перед Годфри слишком правой или чересчур виноватой?

— Ко мне постоянно приходит священник, — сказала она, — и знаешь, Гай, если уж мне что-нибудь понадобится по нравственной части, то я обращусь к нему.

— Только так, только так, — сказал Гай и успокоительно положил корявую руку к ней на колени: да, он, должно быть, подзабыл, как надо обращаться с женщинами.

— И между прочим, — сказала Чармиан, — ты знаешь, это из-за него Эрик от нас отошел. Тут вот, Гай, скажем прямо, целиком Годфри виноват. Тяжело это говорить, и, конечно, с Эриком мы натерпелись, но как ни крути, а отношение Годфри…

— Эрик, — сказал Гай, — мужчина пятидесяти пяти лет от роду.

— Ему исполняется пятьдесят семь, — возразила Чармиан, — в будущем месяце.

— Стало быть, пятидесяти семи, — поправился Гай. — Мог бы за это время обзавестись чувством ответственности.

— Увы, — вздохнула Чармиан, — этого у нас нет и не будет. Одно время я думала, что из него получится художник. Писания его мне никогда доверия не внушали, но вот полотна — в них сквозил талант. Мне, во всяком случае, казалось. Но Годфри так ужасно скупился, и вообще Годфри…

— Насколько я помню, — сказал Гай, — Эрику шел сорок шестой год, когда Годфри отказался его содержать.

— И Летти тоже еще, — продолжала Чармиан, — что это за жестокие игры с завещаниями? То наобещает Эрику с гору, то все свои обещания берет назад. Не знаю, кстати, почему бы ей не сделать что-нибудь для Эрика еще при жизни?

— А ты думаешь, — полюбопытствовал Гай, — что деньги ублаготворили бы Эрика?

— Да нет, — сказала Чармиан. — Чего не думаю, того не думаю. Я не один год втайне пересылала Эрику кой-какие деньги через миссис Энтони, нашу экономку, и никак это его не ублаготворило. Ну, он, конечно, сердится на меня за мои книги.

— Прекрасные книги, — сказал Гай.

— Эрика раздражает их стиль. Боюсь, что ни разу в жизни Годфри не обошелся с ним тактично, вот оно в чем дело.

— Прекрасные книги, — повторил Гай. — Я их как раз перечитываю. Взять хоть «Седьмое дитя». Я особенно люблю этот изумительный эпизод, когда Эдна стоит в своем макинтоше на Гебридах у края скалы, забрызганная прибоем, и волосы разметаны по лицу. Она оборачивается — а Карл рядом с нею. Что замечательно с твоими любовными парами, Чармиан: у них никогда не бывает предварительных разговоров. Взглянут друг на друга — и все понятно.

— Вот-вот, — сказала Чармиан, — именно этого, в частности, Эрик терпеть не может.

— Эрик — он реалист. У него нет чувства времени и совсем нет доброты.

— Гай, дорогой, да ты что — ты думаешь, эта молодежь читает меня от избытка доброты?

— Нет-нет, терпимость и мягкость здесь ни при чем. Истинная доброта, однако же, возвышает ум и направляет внутренний взор. Если стоящее произведение искусства открывают заново, это, я думаю, происходит по доброте душевной открывателя. Ну да, и все же тот, кто лишен чувства времени вдобавок к доброте, твои книги толком не оценит.

— У Эрика нет никакой доброты, — сказала она.

— Может, просто потому, что он вступил в пожилой возраст. Молодежь куда приятнее в обхождении.

Она его не слушала.

— Во многом он так похож на Годфри! — сказала она. — Поневоле припоминается, как мне на что только не приходилось закрывать глаза! Платки Годфри в губной помаде…