Мюриэл Спарк - Избранное - Романы. Повесть. Рассказы

Кто-то, подавшись к нему, предложил подщелкнутую из пачки сигарету с фильтром. Он таких не курил, но все же сказал: «Спасибо, я приберегу ее на потом». И, подняв глаза, увидел волчий оскал вечной ухмылки на лице соседа, который протягивал ему пачку трясущейся рукой. Годфри извлек сигарету и положил ее у своей тарелки. Он был недоволен, что его усадили рядом с Перси Мэннерингом — нахлебник Лизы, во-первых, а во-вторых, дряхл до безобразия, одни эти осклабленные гнилые зубы чего стоят, да он и чашку-то в руке не удержит.

Действительно, поэт пролил на себя почти весь свой чай. «Самое место ему в богадельне», — думал Годфри. Цунами то и дело поглядывала в их сторону и прицокивала языком, но она хлопотала таким образом обо всех и вся, словно воспитательница на детском празднике. Перси же все было нипочем: и собственное неряшество, и чужое неодобрение. Еще за их столом сидели Джанет Джопабоком и миссис Петтигру. Поэт, естественно, счел, что он из них самый почетный гость и поэтому призван быть душой общества.

— Однажды я с Лизой крупно поссорился, — прорычал он. — Это когда она взяла в любимчики Дуйлана Тхомуса. — Так ему было благоугодно называть Дилана Томаса. — Да, да, Дуйлана Тхомуса, — сказал он, — Лиза в нем души не чаяла. Знаете, если меня отправят на небо, а там окажется Дуйлан Тхомус, то спасибо, я лучше отправлюсь в самое пекло. Зато же не удивлюсь, если Лизу отправили в самое пекло за паскудное пособничество Дуйлану в его стихоплетстве.

Джанет Джопабоком преклонила слух к речам Перси.

— Простите, что вы сказали о бедной Лизе? Я не расслышала.

— Я говорю, — был ответ, — что не удивлюсь, если Лизу отправили в пекло за поганое пособничество…

— Из уважения к моей незабвенной сестре, — сказала Джанет с дрожью во взгляде, — я попросила бы не обсуждать…

— Дуйлан Тхомус сдох от делириум тременса, — заявил, вдруг злобно возликовав, престарелый поэт. — Улавливаете, а? Д — делириум, Т — тременс. Инициалы-то не зря даются!

— Во имя уважения к моей покойной сестре…

— Стихотворец называется! — фыркнул Перси. — Да Дуйлан Тхомус и знать-то не знал, что такое стих. Я однажды Лизе как сказал, так и сказал: «Ты, говорю, чертова дура, что содержишь этого шарлатана! Это же не стихи, это же хрен знает что!» Она не понимала, да и все вы хороши, но я говорю вам, что это не стихи, а МОШЕННИЧЕСТВО от первой до последней строчки!

Цунами повернулась вместе со стулом.

— Потише, потише, мистер Мэннеринг, — велела она, похлопав его по плечу.

Перси глянул на нее и прорычал:

— Ха! Да если у вас сатана спросит, вы знаете, что ему отвечать про дуйлан-тхомусовскую пфуэзию? — Он уселся прямо и осклабил зеленые клыки — поглядеть, как принят его вопрос, на который он тут же сам и ответил в непечатных выражениях, и миссис Петтигру воскликнула: «О боже мой!» — и отерла сложенным платочком углы губ. За соседними столами зашумели, подошла старшая официантка и заметила:

— Здесь такого нельзя, сэр!

Годфри все это было более чем отвратительно, однако он подумал: а вдруг сейчас конец чаепитию? Пока все взирали на Перси, он украдкой прихватил два целлофановых пирожных сверху бутербродницы и запихал их в карман. Потом оглянулся и удостоверился, что никто ничего не заметил.

Джанет Джопабоком склонилась к миссис Петтигру.

— Что он сказал? — спросила она.

— Видите ли, мисс Джопабоком, — сказала миссис Петтигру, искоса поглядывая в зеркало на стене, — сколько я могу понимать, он едва ли не грубо отозвался о некоем джентльмене.

— Бедная Лиза, — сказала Джанет, и слезы выступили у нее на глазах. Она расцеловалась с родственниками и удалилась. Племянник Лизы с женою попятились к двери, но, не дойдя до нее, были отозваны Цунами обратно, потому что племянник забыл шарф. Потом, впрочем, им было позволено уйти. А Перси Мэннеринг остался сидеть, широко ухмыляясь.

К великому облегчению Годфри, миссис Петтигру заново нацедила ему чаю. Она и себе налила, но протянутую трясущейся рукой чашку Перси попросту не заметила.

— Х-ха! — сказал Перси. — Что, леди у нас обижены, не для их ушей, а? — Он потянулся к чайнику.

— Надеюсь, не я довел до слез Лизину сестру, — торжественно сказал он. — Мне это было бы крайне печально — зачем ее до слез доводить?

Чайник был тяжеловат для его нетвердых пальцев и опрокинулся, откинув крышку и устроив на скатерти бурный разлив с чайными листочками, окативший брюки Годфри.

Цунами поднялась, решительнейшим образом отодвинув стул. За нею к месту происшествия последовали дама Летти и официантка. Годфри обтирали губками, а Летти взяла поэта под руку и сказала ему: «Уходите, пожалуйста». Цунами, занятая брюками Годфри, крикнула через плечо мужу: