Игорь Фролов - ТЕОРИЯ ТАНЦА

— Ребят, вы тут на виду не пейте, за угол, что ли отойдите…

И только от одного просительного тона милиции твоей юности (случайность, но какая приятная!) хочется снова туда. И не только на улицы Челнов, но и в свой 5-й горячештамповочный цех КамАЗа, где течет практика будущих обработчиков давлением.

Помните запах завода? Запах горячей окалины, масла, рукавиц из голубой свиной кожи (каждый день новых!), коржиков с молоком в картонных тетраэдрах, которые развозят по пролетам юркие "Москвичи", уворачиваясь от апельсиновых электрокаров с потертыми плоскими бивнями, — и ухающие звуки огромных "Хитачи", от которых дрожит весь цех, от которого дрожит земля, когда ты после обеда лежишь вместе с другими рабочими на газоне и куришь, считая, сколько осталось до конца смены.

И вот ты уже штампуешь — после обрезного пресса ты впервые допущен к штамповочному. Хватаешь клещами ползущую из печи цилиндрическую заготовку, ставишь ее на попа в центр матрицы, убираешь из зоны штампа клещи ("оставишь там клещи, руки оторвет нахуй", — проинструктировал мастер), нажимаешь на педаль, ползун едет вниз, заготовка, поставленная неопытной рукой начинает валиться набок, ты снова суешь клещи, пытаясь поправить, но ползун неумолим, — удар! — и ручки клещей взлетают вместе с твоими руками вверх и, кувыркаясь, уносятся к вершине пресса с обхватившими их испуганными до судорог рукавицами. Стоя с задранными руками, ты поднимаешь глаза вверх и смотришь — на месте ли кисти, потому что по ощущению, их оторвало, и они сейчас летят в рукавицах. Потом ты достанешь из зоны штампа сплющенные в причудливую пластину губки клещей и увезешь их домой на память о неоторванных руках…

А потом, после жара штампового пространства, будет душ, и ты весь черный до пояса, трешься мочалкой, и пенный Лис, жмурясь, бредет вдоль кабинок с куском чужого мыла в руке, на ощупь находит кабинку, в которой моется Камиль, дает ему легкого пинка под голый зад и протягивает заимствованное мыло обернувшемуся. Но это опять не Камиль, теперь он оборачивается мастером их участка, который сейчас недоумевает — кто здесь мог дать ему пинка? Разве что начальник участка. Однако, увидев двухметрового студента, берет мыло молча и кладет его рядом со своим куском, и моется дальше, думая, — наверное, отец у этого наглеца — большая шишка…

Да, отец — шишка, замдиректора оборонного завода, но наглец просто рассеян. Сегодня он чуть не погиб, вернувшись с обеда. Когда студенты Л. и Х. подошли к прессу Лиса, газовая горелка, греющая штамп, чтобы он не остыл во время обеденного перерыва, — эта горелка не цвела голубыми язычками. Но при этом из ее отверстий с шипением вытекало нечто без цвета и запаха.

— Это газ или воздух? — сказал студент Х. - туда же еще воздух подается вот этим шлангом. Может, газ кончился?

— А хрен его знает, ничем не пахнет, — сказал Лис, засовывая голову в штамповое пространство и нюхая. Выполз, подумал, сказал: — А чего думать-то? Трясти надо! — и, надев каску и надвинув на лицо пластиковое забрало, протянул в зону штампа руку с зажигалкой.

— Стой! — крикнул студент Х., отбегая, но было поздно.

Зажигалка чиркнула. Прозрачное как мыльный пузырь пламя, мгновенно раздувшись, кинуло Лиса на спину. Вместе с хлопком, бегущего студента Х. догнал жар. Он пригнулся, развернулся на пятке, и побежал обратно, к изуродованному трупу.

Целый Лис сидел на полу и моргал обгоревшими ресницами. Его черные кудри поседели от собственного пепла, опаленные поверху. Сорванная каска валялась далеко позади. Металлические трубки горелки развернуло черными внутренностями наружу.

— Интересно, — сказал Лис. — А почему он дальше не горит, этот ебаный газ? Автоматика, что ли у них какая есть, сразу отключает подачу? Я, когда летел, думал: щас весь этот остоебавший цех сожгу нахуй, и поедем мы, наконец, домой. Мама, забери меня отсюда…

Вот уж где покопаться в астрологических таблицах, — почему именно в штамповом пространстве лисовского пресса в тот день случилось два всплеска огня — и где были в тот день ответственные Марс и Уран, по каким домам они трансгрессировали?

Но нет под рукой таблиц, а потому сразу перейдем в послеобеденный аврал, когда все гудело и грохало, и к прессу студента Х. пришли наладчики переустановить штамп. Пользуясь свободной минуткой, он отправился гулять по цеху и через ОТК, где трудились студентки из Минска, забрел на линию Лиса. Постоял, любуясь на его труд. Молодому гиганту была доверена работа на штамповке самых тяжелых заготовок — для больших шестерен. Раскаленные блины диаметром около полуметра ползли по транспортеру от штамповочного пресса, Лис хватал их клещами, и, опираясь ручками клещей о край матрицы, отработанным движением кидал оранжево сияющий как огромный леденец блин в матрицу и нажимал на педаль; ползун опускался и со звоном и хрустом обрезал облой (кольцо выдавленного при штамповке лишнего металла); ползун поднимался, штырьки в матрице на мгновение выталкивали блин над матрицей, Лис сталкивал его на задний транспортер, ловил клещами уже падающий сверху облой и кидал его за спину в тару, наполненную синеющими кольцами. Это было красиво — выверенные движения, ползущие по ленте пылающие солнца, они же, но красные, закатные, остывающие в таре, ветер из подвального люка, вздувающий пузырем спецовку штамповщика — и Лис, похудевший от металлического жара, был похож на коммуниста Урбанского, — само воплощение молодого пролетария.