Лиза Уэлш - Берлинский фокус

Со временем отражение превратилось в тридцатитрехлетнего фокусника, что стоит перед мутным зеркалом в отеле и бормочет себе под нос. Иногда я забываюсь и говорю во весь голос, звук проносится по комнате и вылетает в пустой коридор.

Нерабочие дни мало чем отличаются. Сплю дольше, реже хожу в спортзал, больше пью, но все равно тренируюсь. Именно репетиций мне так не хватает сейчас. Я привык жить без денег и спать в одиночестве в незнакомых комнатах, но отказаться от ритуала сложнее всего.

К концу дня беспокойство усиливается. Бьют часы на Тронгейтской башне, я иду в душ, продумывая выступление, намыливаю голову и бреюсь под струей воды. Я смотрю в стену и слушаю рычание машин и скрип городских автобусов. Я представляю, как выхожу из дома, ловлю такси и еду на представление. Захожу с черного хода, иду в гримерную, приглаживаю ворс зеленого бархатного фрака и проверяю метки на картах. Я наливаю себе виски, переодеваюсь, наношу грим, бросаю последний взгляд в зеркало. И вот я иду на сцену, занавес раздвигается, софиты… Я начинаю жить.

Только въехав сюда, я намеревался осесть и все спокойно обдумать. Но в первую же ночь стены вдруг стали сжиматься, словно в камере пыток из старых фильмов ужасов, и я надел ботинки, пальто и сбежал в темноту. Так и пошло. Каждую ночь в одно и то же время я выхожу на улицу, пополняя ряды мошенников и потрепанных призраков, облюбовавших дворы и переулки Тронгейта.

В ту первую ночь я бродил по округе, считая повороты, хотя отлично знаю дорогу. Я остановился у театра «Трон», заглядевшись на шпиль, и вдруг отчетливо увидел висельника в проеме башни. Он висел, черный и неподвижный, под остроконечным сводом. Вероятно, я начитался историй о том, как в старые времена здесь казнили преступников, – взглянув во второй раз, я не увидел ничего кроме теней, облепивших стены.

Я обошел здание, разглядывая тротуар под ногами, и свернул на боковую улицу. Через дорогу голубым неоном светился тату-салон. Я вспомнил о своей татуировке – смеющийся череп в цилиндре и четыре туза над ним. Боль была адская, но мне казалось, она того стоит. Сейчас бы с удовольствием от нее избавился. Я прислонился к алюминиевой решетке на двери и достал сигареты. Над головой плясало «Тату/Мастер, Тату/Мастер, Тату/Мастер», секундная пауза – и обратно: «Мастер/Тату, Мастер/Тату, Мастер/Тату».

Большие окна театрального буфета залиты светом, он быстро заполняется публикой – видимо, объявили антракт. Стоя на другой стороне улицы, я слышал, как они галдят и спорят, обсуждая спектакль. На мгновение мне показалось, что я вижу в толпе Сильви, но я уже привык к таким наваждениям и холодку в желудке. Девушка обернулась. Подбородок совсем не тот, и лицо настолько чужое – невероятно, как я мог ошибиться.

Я хотел закурить, когда в дверях возникла худая тень, преграждая мне путь. Ходячий набор костей, куртка еще древнее, чем моя, волосы длиннее и темнее, запах мочи и затхлости. Мы посмотрели друг на друга при свете зажигалки, и мне показалось, что я смотрю на будущего себя, как старый Скрудж при встрече с рождественским призраком. Я протянул ему сигарету:

– А теперь вали, парень, мне не нужна компания.

Он нетерпеливо взял сигарету без всякого спасибо и сунул ее за ухо. Потом наклонился ко мне и загнусил, чуть не умоляя:

– Тут у меня киска за углом, тридцатка за раз.

– Отвали.

– Чистенькая.

Его вонь смешалась с никотином. Я вынул сигарету изо рта и бросил на тротуар. Она ударилась о бордюр, рассыпав красные хлопья. Торчок проследил за ней взглядом. Я думал, он поднимет окурок, но сразу две мысли не умещались в его наркоманской башке. Он уставился на меня и неуверенно взялся за лацкан моей куртки.

– Для тебя устрою за пятерку.

– Отвали.

Я оттолкнул его, но он продолжал цепляться, лапая меня деловито, как пьяный таможенник.

– Ну же, мистер.

До меня уже вечность никто не дотрагивался. Он говорил жалобно, заискивающе. Я передернулся от отвращения и толкнул его сильнее. Я просто хотел сбросить его с себя, но парень был совсем хилый. Он отшатнулся. Мне казалось, он устоит, но его каблук соскользнул с тротуара, сила тяжести сделала свое дело, и он рухнул, отчетливо грохнувшись головой о мостовую. Он лежал неподвижно. С нарастающим страхом я приблизился к нему. В стеклянных витринах через дорогу мое отражение сделало шаг. В залитом теплым светом Зазеркалье Девушка показывала на меня пальцем своему спутнику. Он покачал головой и отхлебнул пива.