Елизавета Александрова-Зорина - Треть жизни мы спим

В дни ухудшений она не могла справиться с депрессией, не хотела пить лекарства, смазывать кожу критомитоном, разговаривать, слушать сказки, хотела только спать и не просыпаться. Он даже подумывал спросить ее, напрямую, глядя в глаза, хочет ли она, чтобы он все это прекратил, и не ее дело, каким способом, уж расстарался бы для своей девочки, и все случилось бы быстро и безболезненно, подушка на лицо, к примеру, или передозировка морфином, но, уже нагнувшись к ней, чтобы задать этот вопрос, вдруг ощутил, как у него перехватило дыхание, словно чья-то невидимая рука сжалась на горле, а как он-то будет жить дальше и, главное, зачем. Ты так смотришь на меня, будто хочешь задушить подушкой, сказала она, открыв глаза, и он, смутившись, стал кусать заусенцы, как в детстве, скажешь тоже, малышка, я же люблю тебя больше жизни. Ты добрый, провела она пальцем по его щеке, но знай, что раз уж жизнь у меня такая короткая, я бы хотела ее досмотреть до самого конца, и ни минутой меньше.

По телевизорам, установленным в холле и в ресторане, дважды показали их портреты, не в прайм-тайм, а днем, когда все на работе, видимо, эта история уже осточертела и зрителям, и телевизионщикам, так что никто не узнавал в постояльце гостиницы похитителя, за которого от семьи актрисы было объявлено большое вознаграждение. Зато за спиной у него стали шептаться, знаете, это какая-то знаменитость, композитор вроде бы, а может, политик, и администраторша, поймав его у дверей ресторана, куда он спустился на завтрак, спросила, правда ли, что вы известный человек. Правда, правда, я известный человек, уж поверьте, ведь меня часто показывают в новостях, вы не могли меня не видеть, усмехнулся он, а потом, прикусив язык, пожалел о своей нахальной беспечности, не хватало еще, чтобы администраторша начала припоминать, где его видела. Несколько раз на лестнице и за завтраком он встречался с незнакомцем, они раскланивались, обмениваясь фразами вроде погода-то совсем испортилась, да, поздняя осень в таких городах ужасна и навевает мысли о намыленной веревке, но никаких долгих разговоров больше не вели, каждому было не до этого.

Когда он выписался из больницы после операции, а химиотерапия и гормоны еще только предстояли, бывшая, из самых лучших побуждений, принесла ему стопку книг, психологические пособия для больных раком и рекомендации, как смириться со смертельным диагнозом, написанные, конечно же, теми, кто о смертельных диагнозах знает лишь понаслышке. В книгах давались советы жизнеутверждающие и бойкие, как и все советы, например, сделать список дел, которые нужно совершить или завершить, и действовать строго по пунктам, написать названия стран и мест, в которых мечтал побывать, и, закончив курс химиотерапии, не откладывая, паковать чемодан, если, конечно, после этого курса вообще останутся деньги хоть на один билет в любом направлении, и даже составить распорядок дня таким образом, чтобы с утра, для поднятия настроения, смотреть юмористические передачи, днем общаться с друзьями, а вечером, перед сном, записывать в дневнике прожитое, с условием, что это будет только что-нибудь положительное. Бывшая настаивала, а эта женщина умела быть настойчивой, и он пролистал все книги по диагонали, борясь с двумя желаниями, посмотреть их авторам в глаза и засунуть эти книжонки им туда, куда и стоило бы засунуть. Эта болезнь приносит потери, потери прошлого, всего, что ты так любил, и будущего, которого у тебя нет, потери всего ценного, родного, близкого, потери жизни, профессии, семьи, денег, в конце концов, если приходится продавать последнее, чтобы оплатить лечение, подчас безрезультатное, потери желаний, мечтаний, планов, и где, по мнению авторов проклятых книг, было черпать оптимизм, разве что в баночке с антидепрессантами.

Здоровому не понять больного, а больному здорового, осознал он еще в онкологическом центре, где встречались ему люди с судьбами, которые поставленный диагноз переехал, как трамвай перебегавшую улицу кошку, раскидав ошметки по сторонам. Певица с амелобластомой, злокачественной опухолью в нижней челюсти, проросшей уже во все мягкие ткани, ждала операцию, удаление зубов и части челюсти, после чего не смогла бы уже ни петь, ни пить, только через трубочку, ни показывать кому-то свое лицо, а ведь ей исполнилось всего тридцать, но уже была приговорена и ее жизнь, и ее мечта. Однажды днем, когда пациентам разрешалось гулять в больничном парке, певица устроила свой последний концерт, исполнив другим онкобольным и сбежавшемуся персоналу арию царицы ночи, каста диву и дважды, на бис, адио дель пассато, прощайте, прошлого красивые мечты, но когда к ней пришел палатный врач и сказал, что время настало и пора начинать, певица послала к чертям собачьим и врача, и операцию, и амелобластому, и, как говорят, отправилась прямо в больничном халате по улицам города, исполняя оперные арии, какие только знала, и со смехом отшвыривая деньги, что прохожие бросали ей под ноги, а конец этой истории затерялся в городских переулках, где певицу и видели в последний раз. Менеджер по продаже межкомнатных дверей, узнав, что у него, как и у его отца, а еще у родного дяди, отца брата, гепатоцеллюлярная карцинома, то есть рак печени, выбросил медицинскую карту вместе с направлением на дополнительные анализы в урну и отправился на работу, предпочтя сделать вид, будто нет у него никакой гепатоцеллюлярной карциномы, буду жить как жил и пить как пил, и никому ничего не расскажу, и это тоже был рецепт, каким образом совладать, хотя бы временно, с проклятым раком, а уж сколько менеджер по продаже межкомнатных дверей после этого прожил, и главное, как, оставалось только гадать. А еще был мужчина с лейкозом, летальность заболевания не выше десяти процентов, в автокатастрофах гибнет больше, который, выйдя из кабинета врача, поднялся на последний этаж больницы, открыл окно и прыгнул вниз, на больничную парковку, упав между машин, и на следующий же день, по приказу главврача, в онкоцентре заколотили все окна. Нет, здоровому не понять больного, повторил он вслух, вспомнив тело на парковке, которое спешно накрыли какой-то простыней.