Дина Рубина - Синдром Петрушки

– Ну… чувства, – пояснил дядя Саша. – Восторг, ужас, удивление, счастье. Ты в счастье или в ужасе?

Мальчик честно прислушался к себе и честно ответил после значительной паузы:

– В обоёх…

Казимир Матвеевич жил за железной дорогой, в одноэтажном деревянном доме, в районе, негласно именуемом «Шанхай»: это глинобитные косые развалюхи с синяками отбитой штукатурки, обтянутые целлофаном окна, загулявшие заборы, не находящие опоры в болотистой почве, грязные разводы шлаковой насыпи, угольная пыль, ветви прошлогоднего репейника в глубоких канавах и повсеместная пьянь.

Но большая его комната, крепко запертая от соседей на три замка, была изумительно чисто прибрана. В центре ее, ничем не застланный, стоял большой круглый стол из лиственницы, лучисто сияя в сумраке дома столешницей, на которой, напружинив дымчатый пушистый горб и сонно спрятав голову в плечи, сидела большая кошка. («Ты где сидишь у меня, холера ясна!!!» – гаркнул Казимир Матвеевич, а когда та не спрыгнула и даже не шевельнулась, подошел, нежно взял ее на руки и зарылся лицом в голубоватую шерстку, на минуту смешав с ней свою крахмальную седину.)

Но главное, главное, от чего мальчик молча застыл на пороге и часто задышал, будто не ехал, а бежал всю дорогу за поездом: по стенам висели куклы! И не такие, какими артист показывал представление в школе, не «верховые», перчаточные, а совсем другие – на нитях. Каждая нить от крестом сбитой полочки вела к голове, рукам и ногам этих существ (господи, кого тут только не было!), которых старик называл «мои ляльки».

– Нет, – сказал Казимир Матвеевич, снимая с него, остолбенелого, курточку. – Дорога долгая. Сначала обедать.

Но мальчик продолжал стоять, молча сглатывая и сухими глазами обводя стены.

– Я… – наконец виновато выдавил он… и вдруг расплакался: – Я описался…

…С тех пор он часто ездил к старику, ездил уже один, мама покорно отпускала его на все каникулы, и это был их с мамой секрет, а скандальному Ромке все труднее было проследить таинственные исчезновения сына. С приездами Пети Казимир Матвеевич оживал, снимал со стен и доставал из узлов, с какими переселенцы ездят по свету, кукол, и они часами занимались . И вот тут, в бесконечных разговорах о ремесле, старый кукольник – будто запретил себе – никогда не переходил на польский язык, видимо, считая, что наша профессия (а он ни минуты не сомневался, что Петя обречен на кукольное дело), – профессия должна подчиняться диктату главного языка страны и детей .

Первым делом он заставлял Петю учиться терпеть: бесконечно долго держать куклу на поднятой руке. Это сначала бывало легко, минут через пять – трудно, а еще через десять – невыносимо. Плечо и рука наливались тягучей жалобой, которая уползала за спину, вгрызалась под лопатки, ввинчивалась в шею…

– Ничего-ничего, – говорил Казимир Матвеевич, поглядывая на ходики. – Вот еще мину-у-у-та, а там будет легче… А скоро станет совсем легко, и появится свобода жестов. Легкость придет с привычкой к тяжести. Пока тебе больно, ты ни о чем и думать не можешь. У кукольника, сыну, должны быть руки сильные, как у борца. Знаешь, сколько весит сицилийская марионетка? Ого-го! Потому у нее вместо «золотой нити» в голове – главной нити марионетки – ест железный прут… Ну что, пощады просим? Ладне, перерыв! – И Петя с размаху опускал руку с куклой…

Старик умело и экономно хозяйствовал. В трижды перекупленном у кого-то стареньком холодильнике «Саратов» всегда водились сосиски, рыба и до отвалу наваренных макарон. Иногда покупал он готовую гречку в кулинарии, что возле клуба «Строитель», на Сахалинской. Есть надо сытно, повторял; голодный артист – явление поэтычноэ, но огорчительное и бесполезное.

Он и за столом продолжал говорить о «ремесле», и в его произношении это слово обретало веский самодовлеющий смысл, совсем как слово «почва» в речи какого-нибудь агронома.

– Кукла… – начинал он, и атласный стеклярусный ангел, душа и страж потешного мира, взмывал и, тараща зеркальные глаза, повисал над двумя тарелками с горкой наваленных в них макарон. – Кукла по природе беззащитна. Она в твоей, только в твоей власти. Только от тебя зависит – будет ли она дышать, жить… Бери вот огурец. У нас тут вдоль полотна бабы продают такие вкусные огурчики. Лопай, лопай шибче, худышка, пан Уксусов… Да… каждую минуту чувствовать пульс куклы. Ты должен слышать его – если понимаешь, что я имею в виду?