Дина Рубина - Синдром Петрушки

Кукольник почему-то волновался, и в этом зыбком, мертвом, «нелюдском» свете луны сам казался мальчику зачарованным Петрушкой, ожившим трикстером, встретившим родную душу. Петя опустился рядом с ним на раскладушку, поднял к самому лицу руку с горбатым забиякой в красном колпачке. Его улыбка завораживала, было в нем что-то и страшно притягательное, и отталкивающее. Тайна была. Застывший гогот. И власть.

– До Южного далеко, – вздохнул мальчик, – сто восемьсят кэмэ.

Артист вскинулся:

– Да что – далёко, чего там далёко! Посадит матка на поезд, а я там встречу, большое дело!

Петя еще раз вгляделся в узкие черные, смеющиеся глаза носатого на своей руке, задумчиво спросил:

– А в жизни… такие бывают в жизни? Такие… ну, трик…стеры? Которые не под своей волей, которые… из преисподней?

Склонив набок голову с седым хохолком, кукольник смотрел на мальчика, как бы раздумывая – говорить или нет.

– Бывают, – наконец серьезно проговорил он. – Очень даже встречаются. Натуральный трикстер – твуй ойтец.

Недели через две, в первый же день каникул, мама решилась отправить его в Южно-Сахалинск к Казимиру Матвеевичу. Не одного, конечно, а с соседом по лестничной клетке, дядей Сашей, – у того как раз подвернулась командировка.

Дядя Саша, любитель горных лыж, коротышка-мушкетер лет шестидесяти пяти, обещал за парнем присмотреть. А чего там смотреть, не младенца же в корзинке посылают.

И когда Петя взобрался на деревянное, обитое дерматином сиденье с высокой спинкой, повернутое так, что колени сидящего напротив дяди Саши упирались в его колени, он первым делом глубоко вдохнул до самого дна живота, запасаясь на всю дорогу плотным, распирающим его изнутри пузырем счастья. Узкий и старенький японский вагон дернулся и пополз, волоча за собой шипенье, и свист, и ленивый перестук-тук-тук, а потом вдруг заржал, весело задребезжал всеми стеклами и зацокал на стыках рельс.

И потек слева берег моря, а справа развернулась и поехала зеленая равнина с заводью, уходящая вдаль к голубовато млеющим сопкам, и в вагон плеснуло настоем запахов: и морем, и травой, и лиственницей; в просветах меж гулкой тьмой тоннелей вспыхивали оранжевым светом то речка, то лесок из худосочных березок и елей, то хвостатая комета ослепительного облака.

– Если бы поезд проезжал тут несколько столетий назад, – проговорил дядя Саша, поднимая голову от газеты и снимая очки «для близи», – мы из окна могли бы увидеть паруса корабля Лаперуза…

И снова – сопки, и лес, и сутулые полустанки, и змеистая дорога в еловом лесу, и ручей с мшистыми опорами давным-давно разобранного моста, и скучные заросли низкорослого бамбука… Давно проехали Ильинск, пересекли остров в самом узком его месте, миновали Взморье – небольшой рыбацкий поселок из частных домишек и грязно-розовых сталинских двухэтажек… И опять уже слева через шоссе волнуется высокая трава с веселыми фиолетовыми искрами дикого шиповника и оранжевыми саранками, и за ней – полоса песка вдоль темно-синего Охотского моря. Справа, подскакивая на пригорках, ныряя в лохматую тень оврагов и выплывая к поезду грудастой волною лиственниц и елей, бежит бесконечная тайга, а вдалеке за тайгой вздымаются складчатые зелено-замшевые хребты под чубатыми облаками.

Позади мальчика сидели две тетки, всю дорогу не закрывавшие рта, очень мешая стремительному бегу всего мира, ревущему бегу – сквозь густое, сине-зеленое пространство, что текло и подскакивало по обеим сторонам Петиных глаз.

– Доци, делаим седни салат з петрушки, дюже вкусный, – говорила одна. – Бирем девьять иичек, банку кукурузы, цибулю, кавбаски, сасысочек и харошку зеленого чуток з маинезиком…

– А петрушка-то хде? – с интересом поддевала вторая.

– Як хде? Трошки посыпаем сверху…

Вдруг поезд нырнул в полосу холодного тумана, да так и поплыл в нем, болтаясь, как пьяный Ромка, точно как тот, задиристыми гудками окликая неизвестно кого на путях.

Дядя Саша встряхнулся, закрыл «молнию» кожаной папки с документами, над которой клевал носом остаток пути, будто принюхивался – свежая ли; вложил очки в твердо клацнувший футляр и сказал:

– Скоро Долинск… Ты не устал? Ты чего сонный такой, не вижу мимики.

– Что это – мимика? – хрипло отозвался Петя. У него тихо гудело в голове блаженное облако бормочущих мыслей. За длинную дорогу он успел придумать и мысленно сыграть с тремя куклами Казимира Матвеевича несколько страшенных историй, в которых главным, конечно же, был Петрушка – то веселый, то злобный, то разбойник, то освободитель – Смелый Трикстер… Всю дорогу мальчик сидел прямо, подтянув коленки, отказавшись даже идти в туалет, хотя очень хотелось. Не мог отвлекаться от действия.