Тициано Терцани - Еще один круг на карусели

Я осмотрелся: высокий деревянный потолок, потемневший от времени и дыма, стены цвета охры, старые половицы. К камину примыкает чугунная печка, излучающая ароматное тепло. На полочке медитирует маленький бронзовый Будда. Старый коричневый диван, как ложа для почетных гостей, стоял прямо против окна, в котором никогда не прекращалось представление. По бокам два деревянных кресла с инкрустацией; на маленькой тумбочке черно-белая фотография старого индийца и желтый цветок в латунной вазе.

Я обернулся. На стене против окна висела картина в серой раме; на ней были изображены те же самые горы, в то же самое время суток, в том же колорите. Я подошел поближе. В нижнем правом углу синяя подпись: «Э. X. Брюстер».

От картины исходила особая молчаливая сила; она излучала свет, казавшийся отблеском того света, что за окном. Во всем этом было что-то волшебное, неуловимое, почти тревожное; словно я сам был фигурой на картине, на которой была изображена картина, отражающаяся в другой картине… Тут я почувствовал, что запутался, затерялся в этих странных отражениях; и мысли, казалось, поплыли куда-то.

— Это самый прекрасный дом, который я видел в своей жизни, — произнес я, чтобы прервать затянувшееся молчание и убедиться, что происходящее не галлюцинация.

— Я люблю этот дом, и эта любовь взаимна, — отозвался Старец. — Он тоже любит меня.

Он сказал, что дом был построен в начале XIX века по распоряжению британского колониального чиновника. Потом добавил:

— Во время Второй мировой войны англичане держали здесь под арестом Неру.

Анджела, как и я, помнила об этой истории; мы с ней переглянулись, не веря своим ушам. Возможно ли такое? В такой огромной стране, как Индия, набрести среди сотен миллионов домов, на дом, о котором я слышал несколько лет назад, еще до болезни, до поисков излечения!

Казалось, будто что-то или кто-то играет мною и следовало довериться этой непреодолимой силе. Будто все происходящее в действительности уже случилось.

В создавшейся атмосфере я понял, что умолчать об одной детали — все равно, что солгать. Поэтому в нескольких словах я рассказал Старцу о своем путешествии, которое началось в Болонье, продолжилось в Нью-Йорке и, наконец, привело в Алмору в поисках убежища.

— А, рак! — слова Старца сопровождались хриплым кашлем курильщика. Потом он задал вопрос, который следовало бы задавать всем студентам-медикам в первый же день учебы:

— Как ты думаешь, болезни — причина смерти или же смерть порождает болезни?

Потом продолжил. Действительно ли я хочу остановиться, прекратить свое путешествие? Действительно ли я ищу прибежища? Если да, то оно здесь рядом. Когда-то это было чем-то вроде склада, но несколько лет назад его переоборудовали под жилье.

Мы тут же отправились посмотреть. Это было приземистое каменное строение, крытое сланцем. Невысокая дверь, узкая крутая лесенка на деревянный чердак с маленьким очагом. Стены, обмазанные глиной с кизяком, большое окно с видом на Нанда-Деви, самую высокую гору Индии.

— Переселяйся, когда хочешь, — сказал Старец.

Я онемел.

Жизнь — тайна, пусть ею и остается. Нить моей жизни была в той же руке, что поддерживает на узком карнизе лунатика, не давая сорваться.

«Когда ученик готов, появляется учитель», — говорят индийцы, имея в виду гуру, но так же можно сказать и о любви, о новых местах, о событиях. Бесполезно искать причины, гоняться за фактами и объяснениями. Мы сами — лучшее доказательство того, что существует нечто непостижимое. Существует истина помимо фактов и, продолжая упорно это отрицать, мы утрачиваем половину жизни, вместе с той особой радостью, которую дарит нам присутствие тайны.

Было уже поздно. Нам с Анджелой снова предстоял путь через лес до самого мандира; мы так спешили, что даже толком не поблагодарили хозяина.

«Скорей, скорей!» — торопил я Анджелу. Перед тем, как спуститься к поляне, мы бросили еще один взгляд на горы. Солнце уже село, но Божественный Живописец как раз наносил последний теплый розовый мазок на вершины ледников, а ущелья уже заливала холодная мгла. Мы проделали обратный путь почти бегом, не чувствуя под собой земли, будто слегка опьянели или только что сошли с борта судна. Всю дорогу говорили без умолку.

А поговорить нам с Анджелой было о чем! Она проявила великодушие и благородство. Сорок лет я делил с ней многоцветие жизни и почти все свои большие радости. Но теперь задуманное резко отличалось от всего, что было раньше; это путешествие мы не могли совершить вдвоем, и она это знала. Ее, как и меня, тронули строки из Аттара, которые Старец, прощаясь, процитировал как благословение: