Владимир Волкофф - Ангельские хроники

Спальня Лота находилась на втором этаже. Он вышел на балкон, оба ангела последовали за ним и встали в проеме.

– Посмотреть бы на них ощипанных! – выкрикнул кто-то из толпы.

Внизу похоть уступила место ярости. Дверь была крепкая, и от этого толпа еще больше расходилась, к своему пущему удовольствию. Человека всегда влекут запретные вещи, это составляет основу цивилизации; нам трудно понять это, ведь мы – протоки, а они – запруды. Атакующие орали до рвоты, разбивали кулаки о створки дверей, ломали ногти, пытаясь вскарабкаться по водосточным трубам, раздирали на себе одежду, тряслись до тошноты, в бешенстве размахивали цветными фонарями, посылавшими в толпу пестрые блики.

За ужином Лот еще хорошенько выпил, и к чувству гостеприимства у него добавился воинственный дух, чему он несказанно обрадовался. Стоя на ветхом балконе, шатающемся над головами разъяренной толпы, он стал подначивать соседей:

– Вам нужны мои гости? Не получите вы их! Они под моей защитой, под защитой Лота, сына Лота! Вот увидите, я ни перед чем не отступлю, чтобы защитить их!

И он побежал в дом за луком и стрелами.

– Не подвергайте себя опасности из-за нас, – сказал ему Аф. – Нам ведь на самом деле ничего не грозит.

– Гостеприимство – это святое, – ответил Лот, – и здесь я в грязь лицом не ударю.

Кезеф удивился:

– А нас уверяли, что во всем Содоме не найти ни одного праведника.

– Верно, ни одного! – согласился Лот.

– А ты?

Тот рассмеялся им прямо в лицо.

– Я? Праведник? Сразу видно, что вы пришли издалека!

Внезапно, взглянув исподлобья на дочерей, он нахмурился.

– Мы знаем, что от нас требуется. Вы – мои гости. Вот и всё.

Он вернулся на балкон и выстрелил. Стрела со свистом пролетела над морем голов, волнующимся у него под ногами.

Черни только того и надо было: не попавший в цель выстрел довел всеобщую истерию до крайней точки. Невзирая на чрезмерную тяжесть своих тел, люди забирались друг на друга, образуя пирамиды, которые, раскачиваясь, как в цирке, стали приближаться к балкону. Компания гермафродитов, вырвав где-то кусок бронзовой решетки, собиралась таранить ею дверь. Отряд лесбиянок подносил хворост и солому.

– Муж мой! – кричала за спиной у Лота его жена. – Ты хочешь, чтобы нас разорвали на куски из-за этих чужеземцев. Открой двери. Может быть, они иудеи или гоморреяне.

Девицы, объятые ужасом и восторгом, забились в угол комнаты. Что-то наконец происходило и в их жизни. С восхищением взирали они на отца, которого на сей раз пьянство довело до геройства.

Лот и правда видел, что дела его плохи, но ему было уже все равно. Круши, ломай! Гори всё синим пламенем! Пусть он погибнет, но чужеземцев он спасет! А тем временем живая пирамида уже покачивалась на уровне балкона и какой-то ярмарочный борец, устроившись на плечах своих приятелей, брызгал слюной ему прямо в лицо.

– Стоять! – закричал Лот и, схватив дочерей за волосы, выволок их на балкон. – Чего вам надо? Свежатинки, молодого мясца? Вот вам! А гостей моих не трожь!

На это нельзя было смотреть без смеха: старый пьяница, которого вот-вот зажарят в его собственном доме, предлагал в качестве выкупа то, что вышло некогда из его чресл. Весь Содом разразился безжалостным хохотом:

– Ишь чего выдумал! Да мы и так твоих дочек возьмем, и жену в придачу – пусть прокаженные позабавятся!

Ангелы стояли не двигаясь и не проронив ни слова. Ничто не мешало им подняться в воздух и исчезнуть среди звезд. Но не такова была их миссия.

Толпа, вконец развеселившись, орала:

– Ангелов в кастрюлю!

Очень уж искусительно это было – вроде как животина, а на самом деле совсем наоборот. Куда интереснее проскакать верхом на ангеле с его шуршащими крыльями и встопорщенными перьями, чем на какой-то там козе!

Дверь трещала под ударами. Горела солома. Борец уже ухватился за перила балкона.

– Глаза! Мои глаза!

Тысяча голосов – один крик.

Кезеф лишь поднял руку и выпустил одну триллионную заключенного в ней света. Пирамида рухнула, и все жители Содома завертелись на месте, зажав глаза руками; они толкались, шатались, пихались, валялись по земле, кусали друг друга и себя самих, в ужасе разевая рты, в которые тут же набивались помои из сточной канавы. Когда глаза перестают видеть, остается лишь ненавидеть, если только иные глаза, подобно павлиньему хвосту, не раскроются во мраке души: таков человек.

Аф и Кезеф не могли больше сдерживаться. Они заплакали.

Эти существа, которые еще час назад сплетались в диких объятиях, находя в этом радость и удовольствие, покрытые царапинами – то были ласки, и следами укусов – то были поцелуи, – все они кричали: «Мои глаза!», и ни один из них ни разу не воскликнул: «Твои глаза!» Да, несомненно, эти люди, созданные по образу и подобию Божьему, были смертельно больны, рак «я» сделал свое дело. Какая жалость!