— Так ты не человек, а… другое существо.
Он рассмеялся.
— Идешь со мной на танцы в субботу вечером, Стив?
Он скорчил кислую гримасу — не любил танцевать; ему не по вкусу музыка, которую обычно играют на танцах, да и танцуют сейчас, по его мнению, без всякой грациозности.
— Попозже тебе скажу! — заверил он ее.
— Нет, мне нужно знать сегодня! — настаивала Адель. — Меня уже два парня пригласили.
— Тогда за ланчем, — пообещал н.
— А в какое время?
— Ну, знаешь… Не могут твои ухажеры потерпеть, что ли?
— Едва-а ли… — с сомнением протянула Адель.
Но он-то прекрасно знал — все равно пойдет на танцы с ним или без него. Страшно любит танцевать, и ему приходится согласиться: девушка, которую он видит почти каждый вечер, вправе рассчитывать, что н поведет ее на танцы хотя бы раз в неделю — на уик-энд.
Себя он чувствует зрелым, почти взрослым мужчиной, — не намерен уступать и париться четыре часа в жуткой жаре и адском грохоте. Покамест крепко пожал руку, и они расстались. Он смотрел ей вслед, когда она шла по дорожке, — да, походка ее та еще: нельзя не обратить внимания. Ему приятно, что все вокруг пялятся на нее. Улыбнулся и пошел своей дорогой, дружески помахивая рукой тем, кто с ним здоровался на ходу.
Еще рано, преподаватель английского языка Мллисон пока не появился. В наполовину пустой аудитории до Стива не долетали обычные сопрано-теноровые звуки — сегодня не идет оживленная беседа между ожидающими начала лекции студентами. Все сидят на стульях тихо, не разговаривают: с подчеркнутым тщанием приводят в порядок книги, изучают сделанные накануне записи. Время от времени бросает искоса взгляд на черную доску: худенький паренек, с рыжими волосами, быстро, аккуратно пишет на ней повернувшись спиной к столу преподавателя:
О, плачь по Адонаису — ведь умер он!
Проснись ты, Матерь печаль, — проснись и зарыдай!
Куда же дальше?..
Пусть от горящего их ложа
Просохнут жгучие слезинки;
Пусть громко бьющееся сердце
Примолкнет, словно в тихом сне.
Ведь он ушел туда, где мудро все и справедливо.
Не думай, что бездна пламенной любви
Его вдруг воскресит, наполнит соком животворным.
Смерть радуется гласу его немому
И лишь смеется громко, — отчаяние наше ей нипочем!
На второй доске рыжий заканчивал писать последние строки следующего станса:
Вознесся он над тенью вечной ночи.
Ни зависть и ни ложь,
Ни ненависть, ни боль —
Ничто волнующее страстно людей
Его уж не достигнет и не подвергнет мученьям:
Его теперь не запятнать,
Зараза мира не посмеет его коснуться,
Он в полной безопасности отныне.
О, кто оплачет холод, наступивший
На месте прежнего биенья жизни,
И голову — всю в сединах? [34] Два стихотворения английского поэта П.-Б. Шелли (Перевод с англ. Л. Каневского.).
В аудиторию стремительно ворвался профессор Моллисон, с полуизвиняющейся улыбкой на устах свойственной человеку, знающему, что он всегда опаздывает, — и резко остановился у двери, озадаченный необычной тишиной в аудитории; такого, как правило, не бывало по вторникам утром. Преподаватель английского близоруко уставился на Крейна, а тот продолжал торопливо писать круглыми, большими буквами, мелом на черной доске.
Наконец Моллисон извлек очки и прочитал написанное; не вымолвив ни единого слова, подошел к окну и долго стоял там, глядя наружу, — седеющий, с мягкими чертами, розовощекий старик; яркий солнечный свет подчеркивал всю серьезность его гримасы.
В полной тишине Крейн продолжал скрипеть мелом по доске:
Нет, и тогда, Когда сам дух сгорит дотла, Груз пепла, искры лишенный, Лишь отяготит ту неоплаканную урну.
Крейн, закончив писать, сделал шаг назад — полюбоваться тем, что сотворил. Через открытое окно в аудиторию ворвался смех девушки вместе с дивным запахом скошенной травы; странные шорохи раздались в ответ — то были непроизвольные, прерывистые вздохи студентов.
Задребезжал звонок, призывая начать занятия. Когда он смолк, Крейн повернулся к сидевшим перед ним рядами товарищам. Долговязый, кожа да кости, юноша, девятнадцати лет, он уже начал лысеть. На лекциях почти никогда не говорил, но если и нарушал молчание, все слышали лишь низкий, хриплый шепот.
У него кажется нет друзей; никто не видел его в компании девушек; все то время когда не слушал лекции, он проводил в библиотеке. Брат Крейна играл защитником в футбольной команде, но братья почти не встречались; сам факт, что эта громадина, высокий, грациозный атлет, и это чучело, книжный червь, выходцы из одной семьи, студенты считали какой-то необъяснимой причудой евгеники.
Читать дальше