Дэвид Салой - Каков есть мужчина

Она продолжала стоять у алтаря.

Было очень многолюдно, как на вокзале в час пик.

И повсюду шум голосов, точно ветер в лесу.

В какой-то миг он понял, что стоит перед купелью – еще одним немыслимым придатком китча, а его взгляд блуждает по ее розовым, золотым и нежно-голубым изгибам.

Рядом каменный епископ, держащий в руках собственную голову в золотой шапке.

Такая же нелепость, подумал он, как любой идол в каком-нибудь индейском или индийском капище.

Каменный епископ, держащий в руках собственную голову в золотом уборе.

Мученик. По-видимому. Ему захотелось узнать, по своей привычке все уточнять, кем был этот человек. Человек, приветствовавший забвение, или принимавший его с миром – каменный лик отрубленной головы выражал не что иное, как умиротворение – пришедшее к нему.

Забвение.

Он огляделся, ища ее.

Ее уже не было у алтаря. Она была у входа, там, где стояли вотивные свечи. Положив евро в ящик, она взяла свечу и зажгла ее от одной из тех, что горели там.

Он снова задумался, была ли она религиозна в каком-то смысле. Ее моральные нормы – насколько он мог судить о них – такого не предполагали. Или, по крайней мере, не позволяли ему думать о какой-либо ее религиозности. Когда он впервые увидел ее, она нюхала кокаин на вечеринке у Мани.

Казалось, все вокруг двигались, и только она стояла неподвижно. Она стояла неподвижно и смотрела на огонек зажженной ею свечи.

Так что же это означало?

Он хотел спросить ее об этом. И не смел. Он боялся услышать возможный ответ.

– Я предпочитаю собор в Бамберге, – сказал он, когда они спускались с холма, надеясь, что она с ним согласится – как будто это значило бы что-то.

Как будто это могло развеять тревогу, возникшую, как только они прибыли сюда, и вернуть ему спокойствие.

Она сказала, что так и думала: ему больше нравится собор.

– Тебе не интересно ничего после пятнадцатого века, – сказала она. – Верно?

– Пятнадцатый век, – сказал он, довольный хотя бы уже ее небрежным тоном, – самое позднее.

– А почему так, ты не думал?

– Я не знаю.

– У тебя должна быть какая-то идея. Ты ведь наверняка думал об этом.

– Это просто эстетическое предпочтение.

– Правда? – усомнилась она.

– Я так думаю, – сказал он. – Просто не люблю места вроде этого.

Он имел в виду Фирценхайлиген и был намерен твердо высказать свое мнение.

Когда она начала восхищаться избыточностью декора базилики, он воспринял это почти с личной неприязнью.

– Мне это просто не нравится, – сказал он. – Понятно?

Она рассмеялась:

– Понятно.

– Извини. В любом случае. Тебе это нравится. Мне – нет. Отлично.

Они ехали обратно к шоссе – несколько километров через влажные поля желтого рапса.

– Зачем ты зажгла свечу? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал почти безразлично.

– Я не знаю.

– Не знал, что ты религиозна, – сказал он.

– Я не религиозна.

– Тогда зачем?

– Просто мне захотелось. Это что – проблема?

– Конечно, нет. Мне просто интересно, вот и все.

– Просто захотелось, – повторила она.

– Ты ведь не веришь в Бога? – спросил он.

– Я не знаю. Нет. А ты?

Он рассмеялся, словно это было очевидно:

– Нет. Ни в малейшей степени.

И они снова выехали на шоссе, направляясь на северо-восток, к Дрездену.

После недолгого молчания он сказал:

– Я заплачу за это, разумеется. За…

Он понял, что не может произнести это слово.

Однако ему нужно было знать, что ее решение твердо.

По крайней мере, было похоже на это.

Она сказала, невозмутимо глядя на шоссе:

– Хорошо. – И через некоторое время добавила: – Спасибо.

Он подумал, что, раз уж они начали говорить об этом, может, нужно затронуть детали. Спросить, к примеру, где бы ей хотелось это сделать. Пригвоздить решение деталями. Конкретными местами. Сроками.

Молчание, пока он размышлял об этом, тянулось больше часа.

И вот они застряли в пробке на подъезде к Дрездену. В пять часов вечера. Свет бьет в ветровое стекло. Кондиционер обдувает их холодным воздухом.

Теперь, когда он чувствует, что разделался с большой проблемой, его снова начинают беспокоить проблемы поменьше. Он думает о том, что допустил просчет в своем плане на сегодня, решив ехать через Дрезден в такое время. Он должен был предвидеть это. Это было предсказуемо. (Он продвигается еще на несколько метров, с раздражением глядя на фургон впереди.) Это было невольной ошибкой.

И царапины на машине Станько – они никуда не делись, ему придется объясняться, извиняться за них.