Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

Кардинал, утешая, сжал ей руку:

– Знаешь, мне ведь привиделось в кошмаре, что я сам его убил.

– Ты так сказал, а потом упал лицом вниз, но я понимала, что это у тебя помрачение, как в тот раз, когда ты говорил, что бес предложил сразиться в шахматы, а фигуры на доске передвигаются сами собой.

– Такого больше не повторится, – сказал кардинал. – Это все яд.

Консепсион потрясенно прижала руки ко рту:

– Как так? Ты же не думаешь, что моя…

– Нет, – перебил кардинал, – твоя стряпня тут ни при чем, я тебя не виню. Доктор говорит, это из-за уродца, который жил во мне. Он уже умирал от самоотравления, но яд переходил и в меня. Что-то вроде сильного запора, когда отходы организма не выводятся и опять всасываются, а из-за этого галлюцинации и безумие.

– Какой такой уродец? Я плохо соображаю, все о Кристобале думаю.

Кардинал пожевал губами, думая, как бы подоходчивей объяснить.

– Ну, как будто у меня внутри, с самого рождения, рос ребенок. Может даже, это был близнец, который не так разместился в материнской утробе. Отвратительный уродец – все органы не там, где нужно; доктор говорит, ничего страшнее он в жизни не видел. Уродца передали университету; когда окрепну, меня сводят на него взглянуть.

– Ребенок? – повторила Консепсион. – У мужчины? Просто чудеса. Как же ты забеременел? Ты же не… – Она осеклась, стыдясь договорить. Но ужасная мысль не исчезала. Консепсион взглянула решительно и спросила: – Ты это делал с другим мужчиной?

Впервые за многие месяцы его преосвященство от души расхохотался:

– Нет, querida, я этого не делал. Это просто удивительная загадка природы, такое и раньше с другими людьми случалось.

– Тебе нужно рассказать об этом в твоем сочинении, чтобы доказать, что Мария была непорочна. Пусть неверуюшие узнают.

– Наверное, для этого нужно быть того же пола, – сказал кардинал. – Но все равно ты подала мне хорошую мысль.

Довольная Консепсион улыбнулась:

– Ты мне раньше никогда не говорил, что у меня хорошие мысли.

Потом на ее лицо, искривившееся от близких слез, набежала тень. Страшная тоска нахлынула на Консепсион, в душе все опустело; она спросила:

– Как же нам отыскать Кристобаля?

– Я откажусь от сана, – сказал кардинал. – Денег у меня достаточно. Будем с тобой вовсю богохульствовать, верить в то, что кажется разумным сегодня, и постараемся быть счастливыми. Уедем с тобой и будем искать Кристобаля по всему свету. Иди ко мне. Обними меня.

Консепсион нагнулась, обвила руками его шею и прижалась к нему щекой.

– Мой каденей, – проговорила она, и ее слезы потекли по лицу кардинала.

А через три недели кардинал, уже в партикулярном платье, вместе с Консепсион и доктором Тапабалазо очутился в окружении пугающих экспонатов университетского медицинского музея. В столице, как всегда, шел нескончаемый косой дождь, и студенты, по непонятной исторической традиции одетые в военную форму, подняв воротники шинелей, спешили через университетский двор на лекции.

В стеклянных банках, наполненных мутным формалином, плавали: правая рука знаменитого генерала; продырявленные, как дуршлаг, желтые кишки; разноцветные раковые опухоли величиной с теннисный мяч; чудовищных размеров сердца индейцев, живших высоко в горах; утробный плод, у которого не было рта, а гениталии бесстыдно приросли ко лбу; двухголовые зародыши; печень, циррозом превращенная в ноздреватую губку; жалкие остатки выкидышей и голова человека, который нормально жил долгие годы с застрявшим в мозге наконечником стрелы.

– Это лаборатория чудес, – сказал доктор. – Я провел здесь много часов и, глядя на все эти экспонаты, раздумывал: что же это за порядок во вселенной, допускающий подобное?

Доминик Гусман, рассматривая причудливое существо в большой банке, подумал вслух:

– Опыты природы, проделки дьявола или равнодушие Бога?

– Именно так, дорогой Доминик. Взгляните на табличку.

Гусман нагнулся и прочел:

– «Тератома Тапабалазо». Это мое?

– Теперь наше, и мы не отдадим его ни за какие коврижки, уж будьте уверены. Пришлось его подстричь, чтобы просматривались детали.

– Это твой ребенок? – У Консепсион от изумления и ужаса округлились глаза. Она трижды перекрестилась и проговорила окончание молитвы «Богородица-дева, радуйся».

То, что она увидела, издалека походило на бесформенный мохнатый футбольный мяч. Но подойдя ближе, Консепсион рассмотрела печальный пустой глаз, неподвижно уставившийся в бесконечность. Того же цвета, заметила она, что и глаза кардинала. За глазом угловато торчал кусок большого пальца, а рядом – какой-то желвак, на конце которого болталась крохотная бесполезная ступня.