Луи де Берньер - Беспокойный отпрыск кардинала Гусмана

– Кошки! – радостно воскликнул Дионисио. – Они терпеть не могут открытые пространства, потому и крадутся, как диверсанты или жулики.

– Давай их сюда, – сказала Ремедиос. – Все, перевеса в численности у англичан больше нет.

Дионисио прижал ладони к вискам и издал немой клич. В бескрайних глубинах сознания он услышал в ответ низкий утробный рык.

Забыв, что боятся открытой местности, не думая о том, как потешно смотрятся их прыжки и неуклюжая рысь, при которой только и теряются кошачье достоинство и изящество, черные ягуары бархатным потоком хлынули через камни со склонов.

В лагере они, стосковавшиеся по лакомствам, обнюхивали карманы хозяев и катались на спине в предвкушении грубоватой игры, что у мужчин сходит за ласку. Кошки Дионисио подошли к нему, сели рядом и стали вылизывать лапы, будто ничего не произошло; они играли в безразличие, как бы в наказание хозяину за его долгое отсутствие.

Отец Гарсиа в восторге парил над землей – впервые после жестокой и скорой расправы над его другом доном Сальвадором.

– Смотрите! Видите? – кричал он из подоблачной выси. – Я был прав! Святые на нашей стороне! Возрадуйтесь! Матерь Божья милосердная, молись за нас! Я прав! Прав я! Кладезь мудрости, молись за нас! Помолись за нас, источник радости нашей! Я прав!

– Ну, или изгонялыцики нечистой силы схалтурили, – заметил Хекторо.

– А эта чья? – Дионисио кивнул на дородную самку ягуара с добродушной мордой, щеголявшую в непомерно огромном, нелепом розовом банте на шее – замызганном, сильно потрепанном, но из чистого шелка. – Я ее не знаю, а уж мне-то все кошки в городе известны.

– Какая разница, чья? – сказала Ремедиос и не преминула кольнуть: – Отдадим этот бант донне Констанце, ей нравятся такие штучки.

Состоялось последнее заседание военного совета; пронизывающе холодную ночь на высокогорье люди провели, согретые теплом сластолюбивых кошек, успокоенные их запахом клубники и сена, убаюканные невероятным звучным мурлыканьем и наконец-то уверившись, что незримый мир от них не отвернулся.

Однако в эту ночь мало кто спал.

Перед неизбежным сражением человек приходит в дикое возбуждение, которое препятствует благоразумию. В томительном ожидании все ведут себя по-разному. Возбуждение сменяется уединенной задумчивостью, а потом требуется ободряющее присутствие других; люди негромко предлагают сигареты, похлопывают друг друга по спине и не спешат убрать руку. Некоторые пишут записки или стихи, которые будут найдены в случае смерти, – многословно каются или признаются в доселе тайных страстях. Другие разбирают, чистят и снова собирают оружие, которое и без того безупречно. Они пересыпают из кармана в карман горсти патронов, взвешивая, как лучше их разложить. Третьи бродят, засунув руки в карманы, и искренне дарят бледную нежную улыбку даже тем, кто прежде их невероятно раздражал. Все пристальнее вглядываются в мир и словно впервые в жизни видят шарообразное брюшко муравья или ноздреватость снега.

Перед самым началом боя трудно дышать, кишки будто ухнули куда-то вниз. Человек попадает в царство абсолютного страха, где пальцы так дрожат, что сигарету не прикуришь, и пузырь через каждые десять минут настойчиво требует освобождения. Все прикидывают, как бы смыться, зная, что это невозможно, потому что на тебя смотрят, а кроме того, честь, в конечном счете, – единственное, чего не отнять у человека. Некоторые не выдерживают и рыдают, уткнувшись в ладони.

За долгую ночь те, кто ждал на вершине горы, прошли все эти стадии. Когда по лагерю пронеслась команда к выступлению, люди достигли последней фазы: все мысли исчезли, и человек действует не размышляя, на адреналиновой волне становясь чуть ли не богом.

Бойцы скрытно двинулись низом глубокого длинного оврага, по-кошачьи используя укрытия на местности, как учила Ремедиос. Потом переползали и перебегали между обломками скал, пока веером не охватили весь северный фланг крестоносцев, ожидавших атаки с фронта.

С металлическим лязгом грохнул залп, и Ремедиос в гневном отчаянии вскинула руки: ведь договорились же, никто не стреляет, пока она сама не выпустит первую обойму, а ее палец еще даже не коснулся спускового крючка! Послышалась короткая команда, и прогремел второй залп. Ремедиос подняла голову и раздраженно оглядела цепь залегших бойцов, но пороховых дымков не увидела.

Дионисио похлопал ее сзади по плечу и показал на соседний восточный склон горы.