Карен Бликсен - Семь фантастических историй

Вообще не склонный распространяться о своих планах на будущее, он считал, что и теперешние его намерения ни до кого не касаются, кроме него самого. А потопу и старался ничем их не выдать. Ведь догадайся о них советник, он не только вы им воспрепятствовал, но и очень расстроился. Не всякому лестно сидеть за чайным столом с тем, кто через неделю сделается утопленником. Франсина, верно, тоже вы опечалилась. Не будучи благородным рыцарем, но обладая тонкой душой, Андерс никоим образом не хотел их огорчать. Он подумывал даже, не занять ли ему лодку в Рунгстедте у знакомого рыбака и перевернуться как вы случайно. Лодкой он править умел, так что предприятие было ему под силу. Надо сказать, что тем летом он, удивительно для себя самого, думал про этого человека, Андерса Кубе, со стороны, как об одном из своих героев. Иной раз с легким чувством вины и смущенья, но чаще — как благодетель, ибо стремился избавить его от напасти. Так или иначе, он поглядывал из-за своего частокола тем же безмятежным взором, как откармливаемые для людоедов невольники.

Кроме своей судьбы, вовсе для него не имевшей первостатейной важности, он вынашивал и поэму, лебединую песнь, которую намеревался закончить, покуда не разделался с жизнью. О лесах и лугах писал он уж раньше. Назначив море последним своим прибежищем, он к нему и направил все свои мысли. Наяды и тритоны плескались в волнах его последних стихов. Облаками наплывали киты. Дельфины, леведи, рыбы резвились в кипенье и звоне прибоя, а ветры играли на тромвонах и флейтах, то соло, то сливаясь в оркестр. Свобода, какой насладятся люди, избавясь от страха смерти, дышала в каждом слоге, и, хоть поэма была не богата действием, она сверкала и переливалась бесконечной сменой ритмов и картин. Он ее читал по частям Франсине после чаепитий в La Liberte.

Что до Франсины, она привыкла жить не задумываясь, со дня на день. Она не наблюдала часов и, в сущности, едва ли умела различать между временем и вечностью. То была одна из черточек, давших повод дамам Хиршхольма отнести ее к разряду нищих духом. Никогда еще не была она так счастлива и полагала, кажется, что полное неведение о том, сколько оно продлится, есть непременная принадлежность счастья. Во всем остальном мысли ее следовали за мыслями Андерса. Она читала его сочинение, и, коль скоро действие там разворачивалось на море, она и платья для приданого все заказала в тонах морской и небесной лазури и выглядела в них совершенно как ангел небесный, по мнению обоих мужчин.

В течение лета, узнав свою суженую поближе и составя себе некоторое представление о ее повадках и помыслах, советник нередко дивился совершенному ее пренебрежению к истине. Он и сам был не прочь несколько преображать жизнь, так что отчасти мог и понять ее и даже замечал в ее подходе к явлениям известное сходство с собственным. Но он и не предполагал, что можно проводить этот принцип так прямолинейно, не оглядываясь ни направо, ни налево. Тут она ему давала сто очков вперед, и он мысленно снимал перед нею шляпу. По зрелом размышлении он понял, что это code de femme, [135] Женский кодекс (фр.). практическое руководство, послужившее уже несчетным поколениям. Женщинам, думал он, так часто воздвигают неодолимые препоны на их пути к счастью. Извинительно и, собственно, даже похвально, если они ломятся к нему, объявляя желательное действительным и действительное идеальным. Эта тактика долгие годы себя оправдывала как незаменимое средство в их житейском хозяйстве. Каждой опытной женщине ясно, что без него концов с концами не сведешь. И раз советнику предстояла роль ее мужа, юная невеста и объявляла его добрым, умным, благородным. Он не обольщался на свой счет; под тем же соусом подавался, верно, и покойный аптекарь Лерке. Таким манером букеты и подарки его были всегда изумительны, именно то, о чем она мечтала, и проповеди пастора Абеля в Хиршхольме оказывались всегда в высшей степени трогательны и поучительны, и погода всегда выдавалась дивная, если он ее вывозил погулять. Единственное исключение из общего правила составляли платья и шляпки. Но причина была та, что, овладая истинным талантом в искусстве одеваться, тут она могла пользоваться мерилом, каким не отваживалась мерить жизнь, подруг и мужчин, и устремлялась к идеалу. Сама ли она нашла прибежище в этой древней и темной женской религии, по собственной склонности либо нужде? Или была посвящена в нее какой-то мудрой жрицей — этого не знал советник. Лишь немногие женщины, думал он, очень, очень немногие, могут познать любовь, семейные радости и успех, иначе как пользуясь этой системой. Чем-то она напоминала новое платье графа Шим-мельмана, но, изобретенная женским умом, не нуждалась в мужской логике и выкладках — не философия, не теология, — поваренная книга, модный журнал — сущее колдовство.