Карен Бликсен - Семь фантастических историй

Я твою историю наизусть знаю, — сказал Мира. — Я ее раньше слышал. Я даже не знаю, не сам ли я ее сочинил. Султан Сабур из Хорассана был великий герой, но мало того, был угоден Богу, и ему были голоса и видения, в коих открывалась воля Господня. И он хотел проповедать ее всем народам огнем и мечом. Но в зените славы его предала женщина, танцовщица, — это долгая история. Великая его армия была разгромлена. Песок пустыни впитал кровь его воинов; хищники ею кормились. Стоны вдов и сирот летели к небесам. Враги делили меж собой красавиц его гарема. Он был ранен, едва выжил, спасен своим равом. Ради воинов своих и учеников он не хочет никому показываться, он воится, что его опознают в нищенском рувище. И он, как та твоя женщина, становится сразу многими и не хочет быть одним. То он водонос, то слуга, то рыбак, то святой отшельник. Он мудр, многие тайны открыты ему, и, куда в ни пошел он, нога его оставляет глубокий след. Всем, кого вы ни встретил, он делает много добра, и кой-кому он причиняет зло. Он по-прежнему царь. Но он не может долго оставаться одним и тем же. Едва его окружат друзья, его любящие, и женщины, ему преданные, он вежит. Он воится снова сделаться султаном Сабуром — или кем-то еще — навсегда. И потому он не может долго оставаться одним и тем же. И знает это лишь раб, повсюду следующий за ним. И раб этот, я вспомнил кстати, дал отрубить себе нос и уши.

Ах, Мира, — сказал Линкольн. — Жизнь полна неприятностей.

Нет, что до меня, — сказал Мира, — мне нигде ничего не грозит. В твоей же Священной Книге написано, что любящим Бога все содействует ко благу.

И это объяснение в любви, — спросил Линкольн, — идет ли от сердца? Или сходит с уст старого придворного витии?

Нет, слова мои идут от сердца, — сказал Мира. — Долго старался я понять Бога. Теперь я с ним в дружбе. Чтобы любить его истинно, нужно любить перемены и нужно любить шутку — Все это в духе старика. Скоро я так научусь ценить добрую шутку, что стану рассказывать уморительные истории и смешить людей, вместо того чтобы леденить кровь у них в жилах.

И тогда по закону Пророка, — сказал Линкольн, — ты будешь приравнен к цирюльникам и нечестивцам, целующим жен напоказ, и тебя не допустят свидетельствовать на суде.

Да, это так, — согласился Мира, — меня не допустят свидетельствовать.

— А что скажет Саид? — спросил Линкольн.

Саид, все время сидевший молча и неподвижно, засмеялся тихонько. Он смотрел в сторону суши. Смутная полоса велелась в лунном свете, и как вы рокот струн раскатывался по воздуху.

Это, — сказал Саид, — большой прибой у берега Такаунги. Мы будем в Момбасе к рассвету.

К рассвету? — сказал Мира. — Тогда я, пожалуй, вздремну часок.

Он улегся на палубе, с головой укутался плащом и, приготовясь спать, вытянулся неподвижно, как мертвый.

Линкольн посидел немного, выкурил сигарету-другую. Потом тоже лег, поворочался с боку на бок и тоже уснул. [120] переводчик: Е. Суриц

Началось с того, что однажды летним вечером в первой половине XVIII столетия королева София Магдалена — супруга того самого набожного монарха Карла VI, который со всем двором ходил в церковь трижды на дню и позакрывал все театры в Копенгагене, — после долгой охоты подстрелила оленя на берегу тихого лесного озера. Место это так ей полюбилось, что она приказала выстроить прямо на озере дворец и в честь убитого оленя его назвала Хиршхольмом. [121] Хирш (der Hirch) — олень, хольм — холм (нем.) Как все тогдашние тевтонские сооружения, вышел он помпезным и вычурным. От дворца к берегам шли прямые, длинные дамбы, и по ним взад-вперед разъезжали золоченые Оворцовые кареты, вверх тормашками отражаясь в ясной Сюде, в точности как отражался некогда затравленный королевскими борзыми олень. А вокруг озера вырос крас-ночерепичный городишко со скромными домами служащих, кавачками, лавчонками, королевскими конюшнями и манежами. Большую часть года он прозябал, но оживал, когда открывалась охота и сюда съезжался двор.

Полвека спустя, когда Данией правил внук Софии Магдалены — король Карл VII, один акт любовной трагедии юной его королевы Каролины Матильды разыгрался в Хиршхольме. Розовощекая, полногрудая пятнадцатилетняя принцесса пустилась из Англии по Северному морю, чтобы выйти замуж за вялого, холодного короля, который, хоть был немногим ее старше, уже далеко зашел на пути к своему царственному безумию, вскоре совершенно им овладевшему, — за этого маленького Калигулу, чьи портреты свидетельствуют о душе пустой и одинокой. Пережив несколько лет страха, тоски и скуки, как раз когда король предпочитал забавляться с негром-пажом, английская дева встретила свою судьбу. Она без памяти влюбилась в доктора, выписанного из Германии пользовать хилого маленького наследника новомодным способом холодных омовений. Великая страсть королевы сперва вознесла избранника до высочайших вершин, откуда и засиял он метеором и безоглядным революционным тираном первой величины, а затем сгубила обоих. Недолгую счастливую пору они провели в Хиршхольме, и Каролина Матильда озадачивала своих датских подданных, охотясь в мужском платье, которое, если судить по портретам, едва ли ей было к лицу. А потом месть негодующей вдовствующей королевы настигла любовников. Доктору отрубили голову за расхищение сокровищ датской короны, а юную королеву сослали в какой-то ганноверский городишко, где она и умерла. Добродетель восторжествовала свирепейшим образом, и самый дворец, прибежище разврата, забросили и в конце концов стерли с лица земли, отчасти потому, что королевское семейство не желало его более видеть, отчасти же потому, говорили, что он сам собой оседал уже в озеро. Угас былой блеск, и церковь в классическом стиле начала XIX века водрузили на место дворца, как крест на могиле. И много лет спустя еще можно было вдруг напасть в богатом крестьянском жилище на резные золоченые мебели в гирляндах и купидонах.