Карен Бликсен - Семь фантастических историй

Август назвал ей имя. Снова она выпрямилась и застыла.

Джованни Гастоне, — протянула она. — Так вот это кто. Значит, я его видела. В день моего первого причастия, тому пять лет, он тоже был в церкви со своей бабушкой и держал над нею зонтик от кареты до самой паперти, потому что лил проливной дождь.

Пусть они лягут спать, — сказала она, помолчав. — И если это последняя его ночь, пусть он выспится хорошенько. Но ведь нам-то, синьор, нам-то глаз не сомкнуть. И что же нам остается? Мой слуга говорит, в остерии театр марионеток, а зрители-возчики поздно возвращаются из Пизы, вот через час и будут давать пред-ставление. Не пойти ли взглянуть?

У Августа и у самого сна не было ни в одном глазу, и редко когда его так это радовало. Он ощутил странную легкость во всем теле, какой и в детстве не испытывал. В блаженной растерянности, словно золотоискатель, напавший на драгоценный металл, он осознал, что напал в своей жизни на драгоценную жилу. Общество этой девушки было на редкость приятно. И не оттого ли вдобавок, думал он, что она, как и он, облечена в черные длинные панталоны — естественнейшую для человека одежду? «Все дамские шлейфы и буфики настолько призваны подчеркивать эту их женственность, что с ними не больно и беседуешь, — как с офицером в мундире или со святым отцом в сутане, столько же приблизительно толку извлекая из беседы.» И он устремился за нею следом в большой беленький сарай, где был устроен театр и шло уже представление.

Воздух, жаркий и душный, смешанными запахами ударял в ноздри, хоть окно под самым потолком было растворено в ночную небесную синь. Помещение наполовину было заполнено зрителями и смутно освещалось двумя лампами, свисавшими с потолка. Но свечи у самой сцены создавали магический светобой полукруг, в котором одежды маленьких артистов, при дневном свете, быть может, и блеклые, скучные, сверкали зеленью, багрецом и лиловостью, как горсть драгоценных камней. Безмерно вымахавшие тени вторили всем их движениям на грязно-белом экране.

Кукольник осекся на полуслове при появлении знатных гостей, принес им два кресла и бодрузил перед самой сценой. А затем продолжал представление, громко, на разные лады меняя голос соответственно ролям.

Разыгрываемая комедия была классическая «Отмщение Правды» — вещь пленительнейшая в театре марионеток.

Сюжет нехитрый и запомнится каждому. На дом, где собрались все действующие лица, ведьма насылает проклятие, согласно которому всякая в его стенах произносимая ложь немедля оборачивается правдой. И вот корыстная юная дама, с целью подцепить богатого жениха рассыпающаяся в любовных увереньях, влюбляется в него по уши; бахвал неожиданно для себя и впрямь делается героем; ханжи в конце концов становятся истинно добродетельны; старый скряга, твердящий, что у него ни гроша, в самом деле разоряется. Женщины, оставаясь одни, изъясняются стихами, мужчины нет-нет и подпустят весьма крепкое словцо; и только мальчик, единственная чистая душа в этом вертепе, исполняет прелестные песенки под аккомпанемент мандолины за сценой.

Пьеса веселила зрителей, усталые пропыленные лица светились, шутки Монсуса, клоуна, встречались взрывами смеха. Юная дама, признававшаяся, что и сама кропает пьесы, следила за сооружением собрата с сочувствием и любопытством. Кое-какие реплики странно задевали сердце Августа. Слова влюбленного, например, обращенные к подруге, что черствая корка верней насытит, чем самый толстый том поваренной книги, он воспринял как добрый, разумный совет. Вот наивная жертва рассуждает с изготовившимся убийцей о красотах лунной ночи, негодяй же в ответ дивится способности всевышнего заставлять нас восхищаться обстоятельствами, совершенно для нас невыгодными и вовсе даже наоворот. «Бог любит нас, — говорит он, — как мы любим наших собачек: когда он в добром расположении, веселы и мы и виляем хвостиком, а случись ему нахмуриться из-за каких-то небесных распрей, тотчас мы сникаем и толкуем о самоубийстве. Если же он в порыве ангельских чувств решает соорудить лунную светлую ночь, мы радостно трусим за ним по пятам.» Тут Август засмеялся. И подумал, что недурно бы снова, как в детстве, почувствовать себя песиком Господа Бога.

В конце опять появляется ведьма, и на вопрос, что же такое правда, она отвечает: «Правда та, что все мы с вами играем в комедии марионеток. А главное в комедии марионеток, детки мои, — не отступить от идеи автора. Тут — тайна, но, так уж и быть, я вам ее выдам. И в этом главное счастье жизни, которое люди-то ищут совсем в другом. Да, это благословение — играть в комедии марионеток, и, коли я до нее дорвалась, меня из нее не выма-нишь. Но вы-то, мои сотоварищи-актеры, вы не отступайте от идеи автора. Развивайте ее до последнего.» Речь ее вдруг показалась Августу донельзя убедительной. «Да, — подумал он, — будь жизнь моя комедией марионеток и знай я хорошенько свою роль — уж как вы все шло складно и ловко.» Здешний народ, сдавалось ему, и следует этому идеалу. Действительные ужасы, преступления и чудеса принимает он с той же простотою и легкостью, с какой эти маленькие актеры принимают мир фантазии автора. — Севе-рянин, бывитый душевным потрясением из колеи, сразу начинает растерянно запинаться и заикаться, южанин же и в порыве самой раздирающей страсти декларирует гладко, как по писаному, будто жизнь, какие вы коленца ни выкидывала, остается комедией, где все роли заранее распределены, разучены, отрепетированы. И, коли я наконец дорвался до участия в комедии марионеток, меня из нее не выманишь.