Олег Ермаков - Радуга и Вереск

— Хм… На реке там граница на замке, — проговорил Косточкин и потом вдруг продекламировал: — «А границы ключ переломлен пополам…»

— «А наш дедушка Ленин совсем усоп, — тут же подхватил Вася Фуджи. — Он разложился на плесень и на липовый мед! А перестройка все идет и идет по плану! А вся грязь превратилась в голый лед!..»

— Какая классная молитва! — воскликнула Валя.

— Святого дурачка Летова, — сказал, хихикая, Вася, — пророчество.

Косточкин снова тревожно посмотрел на него в зеркало.

— Дедушка, по-моему, вовсе не усоп, — заметила Вероника.

— Ленин? — спросила дурочка. — Он ходит по стене.

— По какой? — спросила Вероника.

— По большой, высокой, ой, ё-моё!

— Вальчонок, ты сама классная, — сказал Вася. — В Кащенке не сидела?

— Это где такое? За тридевять земель? За морем-окияном? А там дуб, на дубу утка, в яйце иголка? — спрашивала Валя.

— Ха! А у тебя образное мышление на самом деле! — воскликнул Вася. — Можно и так сказать. И кто иголку сломает, тот… свободен.

— Ты сломал, сломал, Васечка? — спрашивала Валя.

— Я? Нет еще. Еще Кащей над златом чахнет. Еще мороз, как говорится, жмет. А что? Сказка ложь, да в ней намек. Нам там много сказок показывали. Вон «Морозко»… Девка та едет в санях, запряженных свиньями, везет сундук со своим приданым, — помните?.. А из сундука потом воронье — пырх! Вот сейчас маг-Морозко и усадил нас всех в такие-то саночки… Хрю-хрю… поехали. А придурки завывают: птица-тройка! Куда мчишься, мол, к каким невиданным горизонтам? К стенке мчится, вот куда. В хлев ваш патриотический.

— Интересная интерпретация, — сказала Вероника.

— Это ты загнул, — возразил Косточкин.

— Ну, в собачью будку. Ведь оно, это чувство, псиной и воняет. И все газеты псиной воняют, не говоря уж про теле. И мы как собаки, лаем, скалимся, а вместо того, чтобы вперед, как говорится, семимильными шагами догонять космически удалившийся мир, гоняемся за собственным хвостом. Ну а маги задают жару. Как это? А не замутить ли нам общенациональную дискуссию? Мол, патриотизм и есть национальная идея. Во, круто! Слыхали такое?

— Да, слышали, — сказала Вероника, — действительно, какая-то… какое-то масло масленое.

— Может, и перебор, — проговорил Косточкин. — Только есть тут запрос.

— На что? — спросила Вероника.

— На искание, — сказал Косточкин.

— Они бы сперва поискали в библиотеках Кремля! — крикнул Вася. — Да отыскали б там… том Бакунина. Его письма, к примеру. Которые так и называются: «Письма о патриотизме». И прочитали б в тех письмах, что патриотизм свойствен собакам. Ну и что получается?

Валя засмеялась заливисто и гавкнула: «Ав! Авававав!»

— Вот, послушайте глас истины народной! — воскликнул Вася. — Вот вам и общенациональная дискуссия, вот вам и национальная идея — попросту чушь собачья и есть. То есть к ловле хвостов нас и принуждают. Ведь буйный Бакунин говорил, что патриотизм — это привычка к месту. А такая и наблюдается у собак. Живут в своей деревне, бегают, грызутся. И как появится чужак — хватай за пятки! Куды?! Не замай! То наше все… грязь, колдобины…

Автомобиль как раз и подпрыгивал на ледяных наростах. И Вероника с улыбкой соглашалась.

— Пушкин про то и писал — мол, народы, распри позабыв. Да, как эти вот собаки деревенские. И соединяться против пиндосов там всяких, — говорил Вася, все больше воодушевляясь после съеденной булки и в предчувствии ужина.

— Это, кстати, не Пушкин, — возразила Вероника.

— Ну да! — иронично отозвался Вася Фуджи. — А кто же, Лепс?

— Это еще кто? — спросил Косточкин.

— Любимый певец президента, — ответил Вася.

— Стихотворение это Пушкин посвятил Мицкевичу, — поделилась своими знаниями, почерпнутыми, видимо, у брата, Вероника. — Они были знакомы и даже укрывались у Медного Всадника одним плащом в дождь, когда Мицкевича сюда сослали за антироссийские речи…

— В Питер сослали? — уточнил Косточкин.

— Ну да, — отозвалась Вероника. — И правда, смешно как-то.

— А мне нет, — сказал Вася Фуджи. — Нисколько. — Он чихнул.

— Будь здоров и богат, Васечка! — воскликнула Валя.

Вася Фуджи засмеялся дробненько, как он это умел. И Косточкин подумал, что у него уже давно ведь этот смешок идиотический. И снова внимательно присмотрелся к остроносому своему приятелю.

— Сейчас в моем кармане два рубля, — сказал тот. — А в торбе какая-то бумага… Ладно, хоть накрыться от снега или дождя можно. И вместо Пушкина — Валюнчик.

Валя зажурчала смехом ему под стать.