Олег Ермаков - Радуга и Вереск

— В дому много-то шмыгалщиков, — сказала она, — и злыдней, хоть и выряженных попами с цепью да крестом. Да Матушка и от них сохранить может. Ведь может, правда! — Она развела руками. — Да Васечка не верит.

— Я атеист, — сказал Вася. — Убежденный.

— А пришел сюда, — сказала дурочка, лыбясь.

— Хм, логично, — заметил Косточкин.

— А где, на вокзале торчать? Враз свинтят… — Он осекся, метнув взгляд на Веронику. — Просто вышел на мост, гляжу — на горе церковь эта. Ну, думаю, самое заметное место.

— Слушай, Вась, у меня и так голова кругом… — пробормотал недовольно Косточкин.

И дурочка захихикала, закивала, указывая пальцем в драной перчатке на Косточкина.

— Аха-аха!.. Кругом! У фотика, как у бензина, пленка, глянешь — как бензин в воде, в радугах. Голова и в дугах. Он попался, он не уйдет. Он здесь. — Она повернулась к Веронике. — С тобой, в тебе. Ходи за ним, не ври. Невеста, ай, невеста! Матушка вас благословила. Живите на горе, на Казанской, там выс о ко!

Вероника слушала ее с бледным лицом и глубоко чернеющими глазами. И губы ее чернели. Косточкин ловил себя на мысли, что когда-то эта дурочка была красива. У нее фотогеничное лицо. Но что она говорит? Он обернулся к Васе.

— Ты хотя бы что-то объяснишь?

— Что, что! — в сердцах воскликнул Вася. — Не здесь.

— А где?

— Откуда я знаю. Пойдем куда-нибудь… И, Никкор, я давно не ел. Вот Валька, Вальчонок, приносила пирожок, и все.

— Так я сбегаю еще попрошу! — воскликнула дурочка и тут же пошла прочь.

— Послушайте, — сказала Вероника, — давайте спустимся к мосту, и я вас отвезу в какое-нибудь кафе.

— Да, точно, — тут же согласился Косточкин.

— Только где-нибудь на самой окраине! — предостерегающе воскликнул Вася.

— Ладно, пошли.

И только тут они увидели, что у Васи рюкзак. Он стоял, прислоненный к стене, в тени.

— О, ты никак в поход собрался?

Они направились к дыре в металлической сетке и пошли к черной глубокой арке. И, когда уже входили в эту арку под еще одним храмом, Вася вдруг остановился.

— А Вальчонок?

Косточкин уставился на него.

— Что?

— Валя как же?

— Черт, Вася, ты какой-то странный. Ты и был… себе на уме. Но сейчас… я тебя плохо узнаю, — проговорил растерянно Косточкин.

Он положил руку на плечо Васи, увлекая его дальше.

— Пошли, пошли, она не улетит никуда, постоянно здесь тусуется, — говорил Косточкин. — Всегда ее найдешь… Хотя я и не совсем врубаюсь в твои новые приколы.

— Она красивая, — сказал Вася.

Вероника смотрела на него в свете фонарей, когда они миновали арку. Невысокий Вася тонул в своем лапсердаке, тащил на спине рюкзак.

— Это кому памятник? — спросил Вася.

— Кутузову, — сказал Косточкин.

— Тут и фамилии вызывают те еще ассоциации, — сказал Вася.

— С Наполеоном? — поинтересовалась Вероника.

— Ха!.. С кутузкой, — ответил Вася.

Дождавшись зеленого света, они перешли дорогу, обогнули стену и подошли к автомобилю.

— Классная тачка, — сказал Вася. — А когда ты себе заработаешь, свадебный фотограф? Или папочка Газпром подарит на свадьбу Маринке?

Косточкин тяжело посмотрел на Васю и ничего не ответил.

Вероника открыла дверцу, села и завела мотор. Косточкин сел с нею рядом, Вася Фуджи сзади со своим рюкзаком.

— Так куда у тебя на этот раз паломничество? — спрашивал Косточкин, глядя в лобовое стекло на вереницу фар, тянущуюся на мост.

— Это, Никкор, уже не паломничество, — ответил Вася.

— А что?

Вася помолчал.

— Точно можно говорить? Нас не подслушивают спецслужбы?

— Да вы все подвинулись на прослушке, — вырвалось у Павла.

— У меня, Паш, облом полный.

— В смысле?

— Я в бегах.

Косточкин быстро оглянулся.

— Ты?

Маленький Вася Фуджи на заднем сиденье обреченно кивнул.

— Откуда ты бежишь?.. И от кого? — спрашивал Косточкин, снова глядя вперед.

— Из дурки, — сказал Вася. — А от кого… сразу и не ответишь. Ну, если докопаться до первопричины… Короче, от бога.

Тут уже оба, Вероника и Косточкин, обернулись к маленькому Васе Фуджи. Рыжеватый остроносый Вася виновато улыбался.

Пробудился Николаус лишь под вечер следующего дня. И сразу вспомнил лиру Давида, на одном конце которой горело солнце, а на другом — луна, и была она подобна могучему разветвленному древу или двум башням над рекой, а имя той реки — Борисфен…

На бревенчатой стене угасали знаки февральского солнца. Свет солнца еще тек в окна. Было очень тепло. Николаус увидел, что укрыт мягким белым войлоком. В доме раздавались сдержанные голоса, пахло подгоревшим хлебом, лучинами… О, Господь мой, о, Дева Мария. «Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня» [279] Псалтирь Давида. Псалом 3. .