Олег Ермаков - Радуга и Вереск

И неожиданно запахло паленой соломой и чуть в стороне раздались хрустящие шаги, треск сучьев. Пржыемский первый упал ничком в снег, за ним и Вржосек.

Свет от горящей соломы бежал по деревьям, сугробам, кустам.

— Степан, чого ти там шукаєш? [193] Степан, чего ты там ищешь? (укр.) — спросил другой голос.

— Так борів жирний, вепр на спекотне мені поблазнілся [194] Да боров жирный, вепрь на жаркое мне поблазнился (укр.). .

— Та нема ніякого тут жаркого, одні сови літають [195] Да нету никакого тут жаркого, одни совы летают (укр.). .

— Киш, прокляті! [196] Кыш, проклятые! (укр.) — крикнул в раздражении казак и бросил догоревший почти пук соломы вниз.

Да тут ему и ответила чья-то лошадь, Пржыемского, Любомирского или, может, Бела, Николаус не разобрал.

— Е! Чув? Так тут і справді є хтось. А ну, давай-ка ще соломки запали [197] Э! Слыхал? Да тут и вправду есть кто-то. А ну, давай-ка еще соломки запали (укр.). .

— А ну, хлопці, треба на ту сторону злітати. Гайда миттю! [198] А ну, хлопцы, надо на ту сторону слетать. Айда мигом! (укр.)

Раздались еще отдаленные пока голоса. Пржыемский приподнялся, отрясая снег с лица, и дико взглянул на Вржосека.

— Уходим!

И он кинулся вниз. За ним Николаус. Им надо было опередить тех дозорщиков.

— Геть! Глянь! Біжать вовки!

— Де? Де?..

— Та он! Впали! [199] Вон! Глянь! Бегут волки! — Где? Где?.. — Да вон! Пали! ( укр .)

И в следующий миг синий мглистый стылый воздух разорвало пламя и треснул выстрел. Пуля ударила прямо между Пржыемским и Вржосеком. Как будто снег между ними резануло лезвием. А следующая вспышка вдруг ожгла Николаусу спину, словно кипящей смолой плеснули, и он полетел кувырком, вскрикнув. Будто пинка получил, жгучую затрещину. Этого Николаус никак не ожидал. Все было так лихо и упоительно: скачка в ночи с возмездием, смутное, как бы сновидческое зрелище замка, отчаянная вылазка трех храбрецов. Все сулило если и не славу, так приключения, а может и встречу с той, что живет в травных цветочных платьях за стеной. Все это уже было похоже на какую-то пленительную песню, и мелодия в остроге чисто зазвучала, теперь оставалось исполнить ее на лютне… Да враз все и оборвалось. Как будто та струна и лопнула: бзынь! И больно стегнула концами по спине, впиваясь в мясо до костей. Николаус лежал на снегу и чувствовал, как под жупаном на спине вспухает горячая мокрая подушка. Еще один выстрел резанул синь оврага. Пржыемский, убежавший вперед, уже спустившийся на дно оврага, полез обратно.

— Николай! — крикнул он, подбираясь к нему. — Ты что, брат-пан?

Николаус посмотрел на него, сжимая зубы.

— Давай, — сказал Пржыемский, берясь за полы его жупана и стаскивая вниз по снегу.

Боль от впившихся огненных концов струны стала нестерпимой, и Николаус застонал. Рваная струна резала живое мясо. Но Пржыемский тащил его вниз. А сверху уже трещали кустами и хрустели снегом черные фигуры, они тоже съезжали вниз, ухая и чертыхаясь, да много. Пржыемский стянул Николауса на дно оврага и потащил было дальше, но тут же выхватил саблю, бросив товарища. Над головой Николауса раздался звон металла. Пржыемский был ловким фехтовальщиком. И сейчас его искусство давало себя знать: по снегу брызнула жаркая кровь, достигнув и измученного лица Николауса. Рядом грузно свалился недруг. Тело его еще импульсивно дергалось, елозило ногами… потом затихло. А сабли сшибались в стылом воздухе. Противникам надо было одно: зарезать чужого. Сталь свистела перед ними. Еще один с проклятьями отскочил в сторону, вертясь, как укушенный бешеным псом, сгибаясь в три погибели.

— Пся крев!

— А ти, потрох свинячий!

Пржыемскому надо было уходить, зря он… Николаусу уж не вытащить обрывки этой струны, проникающие к самому сердцу… В голове у него звенело и гудело, в горле пересохло, подушка под спиной распухла чудовищно, так что ему чудилось, что он уже высоко лежит, как дурак на настиле того балагана, Потешного чулана… и все смотрят, отпускают реплики, похохатывают. Боль, подлая боль скручивала его, превращая благородного шляхтича в жалкий кусок мяса, в раба. Ему уже ничего не надо было, никаких подвигов, никакой славы родовому гербу и тем более Короне, — только бы оказаться снова в повалуше в комнате с братьями Плескачевскими или хоть в остроге, хоть где!.. А не здесь, на дне кровавого оврага с пылающей спиной. И он хотел, чтобы сознание его покинуло, но того не происходило. Николаус все слышал и даже видел мечущихся людей в черной одежде… И вдруг звон клинков пропал. Слышно было только тяжкое дыхание и бурление ручья. Слуха Николауса достиг подснежный и подледный поток воды… Безумно вращая глазами, он так скосил в один миг их, что увидел — увидел знакомое страшно белеющее лицо над черным током горла… Это был Пржыемский, пан Юрий, и он погиб.