Андреа Де Карло - Уто

– Больно?

– Нет, – отвечаю, но будь у меня пистолет, выстрелил бы в него, не задумываясь. За неимением такового, делаю увесистый снежок и запускаю со всей силой в Джефа-Джузеппе, который стоит в двух шагах от меня. Тот охает и хватается за горло. Его уши наливаются кровью.

А снег все падает и падает, уплотняя покров и тишину, создавая ощущение полной оторванности от остального мира. Точно потерпевший кораблекрушение или выброшенный за борт, я с ужасом думаю о своем положении, не зная, что же теперь делать.

Витторио продолжал оглядываться вокруг все с той же восторженностью, отчасти наигранной, отчасти уже ставшей его второй натурой благодаря влиянию наставников – гуру и Марианны.

– Ну, что скажешь, Уто? – спросил он меня.

Я напряг мышцы, защищаясь от его натиска, и промычал что-то маловразумительное.

Он посмотрел на белое небо, словно поджидая оттуда чуда, и неожиданно спросил:

– Какого хрена ты носишь свои темные очки?

– Они защищают от света, – ответил я как можно вежливей.

– Даже от такого, как сегодня? – прокричал он. – Объясни, зачем защищаться от такой красоты?

От него, как от Марианны, шел неиссякаемый идейный поток, мощное излучение твердых принципов, и я подумал: а ведь Джеф-Джузеппе и Нина постоянно находятся в этом поле, чего стоит такое выдержать!

– Никакой защиты! – снова прокричал он, – никаких фильтров, затемнений, ничего, что мешает видеть! Выброси ты эти очки к чертовой матери, Уто!

Я, конечно, и пальцем не пошевелил, продолжая стоять, руки в карманы, и смотреть через свои темные стекла. Джеф-Джузеппе, как глупенький зверек, глядел на меня во все глаза, усиленно соображая, что происходит. Витторио лишь покачал головой (он был слишком убежден в своей правоте и своем великодушии, чтобы продолжать настаивать) и направился вдоль дома по едва заметной под снегом тропинке. Джеф-Джузеппе, собака и я потащились за ним. Он смотрел на деревянные стены своего дома, как смотрят на людей или животных: его взгляд словно искал ответного взгляда.

– Четыре года назад здесь ничего не было, – обернулся он ко мне, – один сплошной лес, – и махнул рукой, точно убирал дом с лужайки. – Я его практически своими руками построил. Не стал обращаться к архитектору, сам сделал проект, не стал строителей нанимать, всяких там каменщиков, плотников, сантехников, купил материал, распилил и начал строить. Зато если что не так, и винить некого, сам виноват.

Ожидая восторженных возгласов, он посмотрел на дом, посмотрел на меня, посмотрел на Джефа-Джузеппе и продолжал:

– Мне помогали только класть фундамент, ставить стропила, ну и поднимать слишком тяжелые балки, а в остальном я сам. Джузеппе, конечно, много сделал, он был моим незаменимым помощником.

Джеф-Джузеппе улыбнулся, польщенный похвалой, но улыбка была неуверенная, он все время переводил взгляд то на Витторио, то на меня и переминался с ноги на ногу.

– Как вспомню, самому не верится. Такую работу проделали, просто уму непостижимо! Ты даже не представляешь себе, чего нам это стоило! И все ради того, чтобы создать пристанище для людей и убежище для духа. – Витторио посмотрел на меня. – Это ведь самое настоящее чудо, верно?

Я лишь пожал плечами. Темные очки служили неплохой защитой от его попыток вторгнуться на мою территорию!

Он взял лопату, прислоненную к стене как раз в том месте, где заканчивалась уже расчищенная дорожка, и принялся расчищать дальше. Я представил его себе за этой работой ранним утром, когда все семейство, включая Марианну, спало глубоким сном: с раскрасневшимся лицом он энергично вонзает лопату в снег (делая при этом вдох), потом одно ловкое движение – и снег летит в сторону, ложится поверх нетронутого белого покрывала.

Собака и Джеф-Джузеппе идут следом за Витторио, ступая уже на расчищенную дорожку; я отстаю на пару шагов, потому что боюсь поскользнуться: не хочется растянуться на стезе, которую он прокладывает в свой семейный рай.

Витторио доходит до северной стены, которая, оказывается, еще не обшита деревом: листы синтетического утеплителя покрыты только изоляцией. Он приставляет лопату к углу и идет вдоль западной стены в обратную сторону. Мы гуськом следуем за ним. Он останавливается у двери, открывает ее, входит. Мы за ним.

Здесь холодно, как на улице, но зато разуваться не надо: пол деревянный, из плохо обструганных сосновых досок. Кругом картины – готовые, почти законченные, едва начатые, лишь загрунтованные. Картины везде – вдоль стен, на мольбертах, на полу штабелями. Банки, тюбики с красками – непочатые и совсем выдавленные, кисти всех размеров, бутылки с растворителями, тряпки, запачканные красками стаканы. Пахнет скипидаром, олифой, маслом, деревом. Света еще больше, чем в гостиной: он проходит через огромные окна и стеклянный потолок. Это уже не деревянный, а стеклянный ящик-дом, просто светоусилитель какой-то, заставляющий вибрировать каждый оттенок краски на полотне, каждую засохшую каплю на тюбике.