Айрис Мердок - Ученик философа

— В темноту трудно вглядываться. Очень немногим это удается.

— Вы так плохо думаете про мой ум?

— Нет.

— Так значит, вы меня все-таки поощряете?

— Нет. Ваш ум мне совершенно безразличен.

— Мой ум полон всяческого странного мусора. Стишки… и… заклинания… не могу объяснить. Думаете, я сумасшедший?

— Нет.

— Вы говорили, если что-то не вызывает дрожи, то это не философия. Вы — неисправимый учитель. Вот я дрожу. Научите меня.

— Неужели вы до сих пор беспокоитесь насчет философии? Она не имеет никакого значения.

— Ага, наконец признались, после стольких нудных лет!

— Я хочу сказать, что вы должны думать собственными мыслями. Почему вы хотите думать моими?

— Вы знаете почему. Охранники в концлагерях радовались, когда понимали, что им все равно. Они боялись, что будут жалеть заключенных. Но оказывалось, что им все равно, что они свободны! Разве об этом не стоит подумать?

— Вы не думаете, — сказал Джон Роберт, — Просто ваша воля страдает приступами нервного обжорства. А теперь давайте закончим этот бессмысленный разговор.

— Вы не хотите его заканчивать. Вы хотите продолжать меня мучить. Я уже приближаюсь к пределу. Там очень странно. Может случиться что-нибудь ужасное.

— Идите купите себе значок со свастикой.

— Думаете, я притворяюсь?

— Да. Вы — фальшивка, faux mauvais [86] Дурная подделка (фр.). , вы притворяетесь испорченным, потому что несчастны. Вы не безумны, не демоничны, вы просто глупец и страдаете от уязвленного тщеславия. Вам недостает воображения. Вы не годитесь в философы ровно по той же причине, по которой не годитесь в злодеи. Вы тупица, Джордж. Обыкновенный, скучный, посредственный эгоист, и ничем другим вам никогда не стать.

— Не испытывайте мое терпение.

— Вы никогда не пытались убить свою жену, а римское стекло разбили спьяну, вы просто шут. А теперь уходите, пока я не начал вас жалеть.

Джордж перемещался по комнате. Он открыл дверцу гардероба, заглянул внутрь, потрогал висящий плащ Джона Роберта. Открыл дверь ванной комнаты и заглянул в исходящую паром яму ванны. Опять закрыл дверь. И сказал:

— Что с вами такое? Где ваша былая сила? Вы никого не любите, вы один. Может, у вас и женщины-то никогда не было. У вас была дочь, но кто ее отец? Вы ненавидели ее, а она — вас. Еще вопрос, кто кого должен жалеть. Вы беззубый вонючий старик. Уже всё, вы начинаете плохо соображать, с каждым днем мозги работают все хуже, а кроме них, у вас ничего нет. Вы исчерпали свою философию, вы мстительны, выжаты досуха, одиноки. Никто вас не любит, и вы никого не любите. Верно ведь?

— Прошу вас заткнуться и уйти.

— Неужели вам не интересно, что я о вас думаю?

— Для меня вы просто не существуете.

— А когда-то существовал. Когда же я перестал для вас существовать и почему? Расскажите, мне нужно знать.

— Это ложный вопрос. Вы должны достаточно помнить из философии, чтобы знать, что это такое. Спросите, почему этот вопрос был задан. Только себя спросите, а не меня.

— И вы мне ничего не посоветуете?

— Посоветую: бросьте пить.

— Слушайте, я знаю, что был груб с вами в Калифорнии и сегодня тоже, я знаю, что не был кем нужно… черт, я опять пресмыкаюсь… но вы меня изгнали достаточно надолго, наказали меня достаточно сильно, и давайте считать, что вопрос исчерпан.

— Эти эмоциональные слова описывают состояние вещей, которого просто не существует. Нас с вами ничто не связывает.

— Вы сказали, вы думаете, что я…

— Забудьте о том, что я сказал! Я о вас ничего не думаю. Тут нет никакой почвы для общения.

— Есть почва! Как вы можете это отрицать? Есть! Мы с вами люди! Вы учили меня философии, и я вас люблю.

— Слушайте, Джордж, вы хотите, чтобы я на вас разозлился и даже возненавидел, но я не могу. Прошу вас, примите это за доброе слово и уйдите .

— О, чтоб вас черт побрал, черт, черт, черт!

— Вон! — сказал Джон Роберт. И встал.

За громким шумом замурованной воды не слышно было робкого стука отца Бернарда. Он постучал дважды, а затем вошел. Он увидел конец битвы Джорджа с Розановым и тут же частично понял, что происходит.

— Вон, идите вон, — уже тише повторил Розанов.

Джордж, как и его двойник, был в черном макинтоше. Воротник был все еще поднят, с тех пор как Джордж вошел с улицы, из-под легкой мороси. Пучки нечесаных волос стояли дыбом, из-под макинтоша виднелись грязная, расстегнутая у ворота рубашка и грязная майка. Джордж стоял, сунув руки в карманы, устремив горящий взор на философа, который поднялся из-за стола, горбясь и испепеляя взглядом, словно хищная клювастая птица.