Жозе Сарамаго: Книга имен

Теперь пришло наконец время объяснить, что необходимость обходить здание Архива кругом, чтобы попасть на службу или вернуться домой, сеньор Жозе воспринял исключительно с облегчением и удовлетворением. Будучи не из тех, к кому захаживают сослуживцы в обеденный перерыв, он, если иногда болезнь и укладывала его в постель, сам, по доброй воле, являлся на работу и докладывал о нездоровье заместителю хранителя, чтобы не возникало ни сомнений в его служебном рвении, ни необходимости присылать к его одру врачебную проверку. А после того, как, фигурально выражаясь, замуровали вторую дверь, и вовсе свелась к нулю вероятность неожиданного вторжения в его пенаты в те, к примеру сказать, моменты, когда он по забывчивости оставил бы на столе плоды своих многолетних трудов — обширное собрание сведений о соотечественниках, которые снискали себе добрую ли, худую ли славу. Иностранцы, сколь бы оглушительно известны ни были они, нашего героя не интересовали, поскольку документы их по-прежнему хранились на полках чужедальних архивов, если, конечно, в иных странах эти учреждения называются так же, да и вдобавок написаны были на языках, сеньору Жозе невнятных, определены законами, ему неведомыми, а значит, ни по какой стремянке до них не долезешь. Люди, подобные сеньору Жозе, встречаются везде и тратят время или, вернее, то, что считают временем, свободным от жизни, на собирание марок, монет, медалей, почтовых открыток, стаканов, спичечных этикеток, книг, часов, спортивных футболок, автографов, камней, глиняных кукол, порожних жестяных банок, кактусов, образков, зажигалок, ручек, музыкальных шкатулок, бутылок, карликовых японских деревцев, картин, курительных трубок, театральных программок, фарфоровых лебедей, старинных игрушек, карнавальных масок, побуждаемые к этому метафизическим, с позволения сказать, томлением духа, которое рождается, по всей вероятности, от невозможности принять хаос как единственный движитель вселенной, а потому собственными слабыми силами и без божьей помощи тщатся как-то упорядочить и систематизировать наш мир, и на какой-то недолгий срок им удается и это, и защита их коллекций; которым потом придет, всенепременно придет час исчезнуть, расточиться — по смерти ли владельца, оттого ли, что система опротивела и наскучила, — и тогда все возвращается к истокам, все снова перемешивается и путается.

Поскольку страсть сеньора Жозе явно относится к числу самых невинных и безобидных, отчасти Даже не очень понятно, почему прилагаются такие неимоверные усилия для того, чтобы никто не заподозрил, что он собирает коллекцию вырезок из газет и журналов, посвященных знаменитостям, причем по принципу именно что их знаменитости, ибо ему совершенно безразлично, идет ли речь о политиках или о генералах, об актерах или об архитекторах, о музыкантах или о футболистах, о велогонщиках или о писателях, биржевых спекулянтах или балеринах, убийцах или банкирах, мошенниках или королевах красоты. Впрочем, таился сеньор Жозе не всегда. Да, он никогда не рассказывал о своем пристрастии тем немногим сослуживцам, с которыми поддерживал более или менее доверительные отношения, но объяснение этому следует искать в самом складе характера его, сдержанного и замкнутого, а не в осознанном опасении быть поднятым на смех. Столь ревностное стремление оградить свою частную жизнь от посторонних взглядов проявилось вскоре после того, как были снесены домики, лепившиеся к стенам Архива, а точнее — после того, как нельзя стало пользоваться вторым выходом. Может быть, конечно, это одно из тех случайных, но весьма нередких совпадений, но все же неясно, какая связь сразу или с промедлением возникла между этим запретом и столь остро проявившейся необходимостью соблюсти тайну, однако же всем известно, что дух человеческий зачастую принимает решения, причины которых ему самому непонятны, хоть и предполагает, что сделал это, пролетев по путям разума столь стремительно, что потом уж не в силах не только узнать их, но и вновь на них вернуться. Так было дело или не так, это ли было объяснением или что иное, но однажды вечером, в поздний час, когда сеньор Жозе сидел у себя дома и спокойно работал, приводя в порядок документы некоего епископа, случилось с ним некое откровение, перевернувшее всю его жизнь. Совершенно не исключено, что дух его внезапно смутился от близкого, через стену, хоть и толстую, соседства с Главным Архивом и его огромными полками, отягощенными бременем живых и мертвых, от скудного света тусклой лампы, свисающей с потолка над столом хранителя, лампы, горящей днем и ночью, от сумрака, окутывающего проходы между стеллажами, от тьмы, царствующей в глубине и вполне заслуживающей определения кромешной, от одиночества и безмолвия, так что вполне возможно, что все это вместе взятое, вдруг пронесшись вихрем по вышеупомянутым путям сознания, заставило сеньора Жозе понять, что в его коллекциях не хватает чего-то очень важного, а именно — корня, истока, первоначала, а иными словами, обыкновенного свидетельства о рождении тех знаменитостей, сведения о которых он уже так давно и увлеченно собирал. Вот, к примеру, неизвестно, как звали родителей епископа, кто были восприемниками его на таинстве крещения, где именно он появился на свет, на каком этаже какого дома, под каким номером на какой улице стоявшего, произошло это, и верно ли, кстати, указана дата рождения, случайно встретившаяся ему в газетной вырезке, ибо в полной мере можно брать на веру один только официальный архивный документ, а не сведения, содержащиеся в печати, разрозненные и более чем сомнительные в смысле достоверности, ведь никак нельзя быть уверенным, что журналист чего-то не расслышал, чего-то не перепутал, что корректор, правя текст, не придал словам противоположный смысл, а это, согласимся, происходит в истории не единожды. [1] Намек на книгу Сарамаго «История осады Лиссабона» (1989), сюжет которой приходит в движение от не на месте поставленного корректорского значка «выкидки». (Здесь и далее прим. переводчика) Решение лежало, можно сказать, под рукой. Непоколебимая уверенность шефа-хранителя в тяжкой весомости своего авторитета, непреложная убежденность, что любой приказ, произнесенный его устами, будет выполнен, как водится, беспрекословно, точно и в срок, без своевольных отсебятин или прихотливых упущений со стороны получившего этот приказ подчиненного, привели к тому, что ключ от второй двери остался у сеньора Жозе. Сеньора Жозе, который в жизни бы не додумался воспользоваться им, а так бы и хранил его в ящике письменного стола и никогда не достал бы его оттуда, не приди однажды к выводу, что все его труды добровольного биографа, объективно говоря, пойдут прахом, если существование предмета исследования — не просто реальное, а официально подтвержденное — не будет доказано подлинником или точной копией документа.