— А Медуза живая? — спросил Хасан.
— То живая, то неживая, — ответил грек.
— Как это?
— А вот так. Когда она выходит из греческого мифа, то убивает взглядом, а потом возвращается назад.
Иногда плавание в подземелье наводило на Хасана тоску. Чтобы отдохнуть от сырости и мрака, он забирался на самый верх башни, опоясанный круговым балконом, и там грелся на солнце, разговаривал с птицами и предавался лени. Он любил пить «печеный» чай, приготовленный на пару, и смотреть на туманную Азию по другую сторону Босфора. Иногда он приводил туда дочь своего хозяина-грека и показывал ей свое царство. Она веселилась, глядя на птиц, рассевшихся на верхушке башни, и как-то раз неожиданно поцеловала Хасана, а потом стащила с его головы зеленую чалму и подняла ее высоко над головой. Чалма размоталась, ее свободный конец струился по ветру.
— Если я отпущу чалму, она улетит в Азию, туда, откуда пришли твои предки.
Он улыбнулся и поцеловал девушку.
— Ты меня любишь? — спросила она.
— Почему ты хочешь, чтобы я это сказал?
— Потому что человеческое слово — самое древнее из всех живущих на земле существ, — ответила гречанка.
Этот разговор Хасан вспоминал всю свою жизнь. Несколько сказанных тогда слов в корне изменили его судьбу. Все чаще он забирался на башню и оставался там до утра, иногда с гречанкой, иногда один, потому что ему, калеке, трудно было спускаться вниз. Он прислушивался к балканским ветрам, которые, вырвавшись из лесов за его спиной, бросались на башню и летели дальше над Босфором. Смотрел на птиц, которые ждали этих ветров, чтобы сорваться с места и вместе с вихрем понестись через море в Азию. Он думал: «Почему бы и мне так не сделать? Разве человек не может улететь туда же, куда и его чалма? Это не так уж и далеко…»
Но у него не было крыльев, как у птицы. Но однажды его осенило. Он взял красный парус своего хозяина, поднялся на самый верх башни, разрезал полотно пополам, привязал куски к рукам и сделал взмах. И ощутил себя птицей, ощутил ветер в красных крыльях из паруса. Хасан знал, какой огромной силой обладают его плечи, и чувствовал, что сможет перелететь Босфор. Он показал свои красные крылья гречанке, но она испугалась.
— Не прыгай, ты разобьешься! Один грек уже так погиб! — сказала она и бросилась к отцу умолять его остановить Хасана. Тот, решив, что Хасан в лодке, пошел к башне и запер ее на ключ, головка которого была сделана из монеты. Хасан же был наверху, он смотрел на лежащие под его ногами Галату и Константинополь. Собравшись уходить из башни, он обнаружил, что дверь заперта, и снова поднялся наверх. Там он привязал к плечам и рукам крылья и принялся выжидать, когда какая-нибудь птица — а их на балконе всегда было много, — почувствовав благоприятный ветер, сорвется в бездну. И вот налетел порыв, он бросился вниз вместе с птицей и полетел из Галаты в сторону Босфора. Хасан, подражая птицам, просто парил в воздухе, то есть, не взмахивая крыльями, управлял ими так же, как раньше своей лодкой. «Раз я мог править под землей, смогу и над землей», — подумал он, радуясь тому, что все оказалось так просто.
Под ним лежал Константинополь, все жители которого заметили его полет и высыпали на улицы, наблюдая, как человек с красными крыльями скользит по воздуху над Босфором. Все, начиная от султана и визиря в Топкапы-сарае и до последнего торговца ювелирной лавки на Капали-Чарши, стояли задрав головы. И вот крылатый человек начал спускаться. Он пролетел над островом Леандра, который на его языке назывался Киз, и вместе с птицами приземлился в другой части света… Перелетел из Европы в Азию.
Его окружили невиданными почестями. И отвели к самому султану, который наградил его кошельком с дукатами и спросил:
— Что чувствует человек, когда летит словно птица?
— Он чувствует радость, о могучий султан, — ответил Хасан.
— Радость? — удивился султан.
— Да. Он чувствует, что радость — это единственное, что вечно во вселенной.
Тогда султан приказал отвести Хасана в башню на остров Киз и послал ему в подарок драгоценную миску с царского стола, она была китайской и становилась синей, если в ней оказывалась отравленная пища.
— Как это следует понимать? — спросил великий визирь. — Следует ли нам отравить его или же, напротив, уберечь от яда?
— Знаешь ли ты, какое блюдо самое ядовитое? — спросил султан. — Не знаешь, — тут же ответил он сам себе и добавил: — Самое ядовитое блюдо — это то, которого нет, потому что в миске пусто.
Читать дальше