Татьяна Апраксина - Жасмин и флердоранж

Это даже не признание, это победа над кое-чьей заносчивостью, победа с разгромным счетом. Осталось найти общий язык с пани Вандой — и знакомство с новообретенной родней можно считать успешно состоявшимся.

— Когда я выбирал себе работу, то и не представлял, что существуют подобные занятия. В голову не приходило. Меня интересовали две профессии — капитан дальнего плавания и командир антитеррористического подразделения. Когда мне объяснили, что межпланетных разведчиков не бывает…

А ответ, настоящий ответ, остается внутри: «Потому что отпрепарированное — мертво». Потому что в мире слишком мало вещей, которые переживают расчленение на атомы — и еще меньше людей, которые не расчленяются, не становятся набором предсказуемых реакций и несложных функций. Большинство рассыпается под взглядом на детальки, и уже не собирается, не оживает. Хватит и того, что это необходимо по долгу службы. Но потрошить еще и невинные цветы?..

Она — потрошит.

— Вы с Касей просто созданы друг для друга. «Сельву» она смотрела раз пять. И что-то такое очаровательное как раз про межпланетных разведчиков и девушку… — Хозяйка смущается, прикусывает язык, хотя Максим и не собирался напоминать ей анекдот про бросившуюся под паровоз глухонемую собачку. — Я вас заболтала, извините, а вы ведь что-то хотели?

— Да. Вообще-то я хотел узнать у вас параметры настройки сети. Мне сказали, что только вы владеете этой великой тайной…

Следующим утром дом тих — после гвалта, после размещения в машине отца с матерью, Каси и бабушки; большая машина в первую очередь хороша тем, что в нее прекрасно умещается коляска. А вот пассажиры… либо коляска, либо Камила. Так что погрузить всех, вручить отцу бразды правления, напомнить о том, что на шоссе разгоняться не надо, и — в дом, в свою комнату, обернуться в плед и спать, спать, спать взахлеб, пока во сне не захочется есть и не начнут сниться кексы, пирожки, печенья, пирожные, сладкие булочки, маковая соломка, крендели с кунжутом, пастила, пахлава, халва… и все это в окружении больших кружек кофе с пряностями, с корицей и ванилью, с имбирем и перцем, темного, густого «ориентального» кофе, вареного, долго томящегося в песке, кофе, как варят его на южной оконечности Европы, а не здесь, где попросту заливают кипятком толченые кофейные зерна…

Проснуться, истекая слюной, и обнаружить, что булочки рождены сном и голодом, а вот кофе взаправдашний и им пахнет с первого этажа, из кухни. Запах завивается колечками, вползает в щели окна и дверные щели, соблазняет, выманивает наружу. Этот кофе должен быть выпит, немедленно, выхлебать большую кружку, а потом закусить чем-нибудь сладким, растянуться на веранде и чувствовать, как горячий кофеин просачивается из крупных сосудов в капилляры, оживляет, вымывает бляшки тоски и уныния. Вылечиться, вернуться в тот мир, где уже давным-давно не оказывалась, отгородившись стенами комнаты, лестницей, тишиной.

Только слетев вниз по ступенькам, ворвавшись на кухню — вспомнить, что кофе сам собой не заводится, а у этого, не только с имбирем и перцем, но еще и с шоколадной крошкой и апельсиновой стружкой, есть автор. А кружка — вот она, бульонная кружка с коричневыми стенками и бежевой шероховатой каймой по краю, — стоит на кухонном столе перед пустым стулом и дожидается Камилу. В ней нефтью поблескивает та самая густая смолисто-черная взвесь, о которой мечталось во сне.

Автор же, мурлыча под нос нечто подозрительно знакомое, из набора «100 шедевров классической музыки», легко и с танцевальной грацией усмиряет вторую турку. То опускает, то приподнимает, не позволяя пене ни перелиться за край, ни опасть. В таком жонглировании над газовой горелкой есть своеобразное очарование; ну и что, что лотка с песком в доме нет — нет, так обойдемся туркой и ловкостью…

— Добрый день, — говорит он, не поворачиваясь. — Надеюсь, я угадал ваши предпочтения.

«Вы не угадывали, — хочется сказать Камиле, — вы у кого-то их тщательно выпытали, я только понять не могу, у кого, потому что никто, даже отец, не знает о них, и тем более не знает Кася…»

Потом она понимает — у кого можно было узнать все это, и вцепляется в стул, чтобы не шарахнуться прочь, а внутри взлетает с паническим хлопаньем крыльев стая голубей. Если уж даже такие мелочи — что он знает еще, что он знает, и кто еще знает?..

Что чувствуют заложники, когда любительские записи с их участием выкладываются в сеть, оказываются предметом рассмотрения всемирных новостей? Наверное, такой же мучительный всепоглощающий стыд?