Давид Гроссман - С кем бы побегать

— Где твоя голова? И где, черт возьми, твоя диафрагма? Ты опять забываешь нижнюю поддержку? Как ты полагаешь, тебя услышат с шестого яруса?

А после репетиций, когда они шли пешком по Бен-Иегуде, она пыталась рассказать им, где побывала прошлой ночью, с кем беседовала, трудно даже вообразить, что за люди существуют в каких-нибудь ста метрах отсюда, что за отбросы, говорила она, пользуясь лексиконом их троицы, то есть Идана, но уже начав осознавать, что эти легкие издевательские выпады теперь направлены и в нее, словно и она уже чем-то таким заражена и от нее уже попахивает, потягивает неприятным душком. И вот настал день, после того как она побывала у русской компании в Лифте и познакомилась с пареньком, которого звали Сергей, с детским лицом и хрупким телом. Ей так хотелось поговорить с кем-нибудь близким, чтобы вместе ужаснуться тому, что она увидела, а Идан в самый разгар ее рассказа заметил, что ему не под силу одновременно изучать два языка: итальянский и торчальский. Ади усмехнулась и сказала, что это очень даже верно.

— В последнее время ты употребляешь много новых слов, иногда тебя трудно понять.

И тряхнула золотистыми волосами. Вот в ту минуту Тамар и осознала, что она уже не с ними, что она требует от них нечто такое, что они не могут, да и не хотят ей дать. Больше она не рассказывала, просто шла рядом, притихшая и словно побитая, а Идан и Ади возобновили разговор, который спокойно потек уже без нее, — неприятный порыв ветра пронесся над их головами и затих. Она продолжала шагать рядом, продолжала улыбаться их шуткам, а острые ледяные ножницы точно вырезали ее фигуру, изъяв ее из общей картинки.

Столовая опустела, зато двор заполнился танцующими. Музыка струилась по телам, в ночном воздухе плыли облачка дыма. Парень с длинной косой, заплетенной с цветными лентами, заиграл на гитаре и запел, и все присоединились к нему. Парень пел:

А они, с тихим подвыванием:

А он:

А они отозвались, покачиваясь с поднятыми руками:

Тамар стояла у окна в пустой столовой и смотрела во двор. Они казались ей ломкими стебельками, когда раскачивались вот так по-детски.

Тут кто-то жутким голосом завопил: «Я так уж-ж-жасно армию люблю!!!»

И вдруг со всех сторон двора грянул отчаянный рев:

Еще, и еще, и еще раз, и так десятки раз, долго-долго, может быть, полчаса — одно и то же, как молитва, отчаянная молитва навыворот. Под конец уже и Тамар мычала песенку, стояла и мычала вместе со всеми, как все: «А пошел он на хрен, этот план». И картина перевернулась, встав с ног на голову, и вдруг Тамар отчетливо поняла, что это именно они правы, они честны перед собой, это они решились восстать, возмутиться, заорать во все горло.

Ведь кто она такая по сравнению с ними? Хорошая домашняя девочка, голова два уха. А они, с каким отчаянием отказываются они быть частью этой циничной, лицемерной игры, построенной на наживе и грубой силе… На миг она позавидовала их свободе, их бесстрашной готовности все вокруг раздолбать, ухнуть в бездонную тоску, отказаться от дома, родителей, семьи, которая все равно — не более чем иллюзия, еще одна разновидность приятного наркотика, утоляющего боль и снимающего стресс…

Тамар повернулась, чтобы уйти к себе в комнату, и наткнулась на группу парней и девушек, преградивших ей путь. Смеясь, они пританцовывали перед ней, кланялись в пояс, а один, кучерявый коротышка из трио акробатов, взмолился:

— Мать моя женщина, да ведь я тебя до сих пор вообще не видел, не знал, что ты существуешь! — У него было мрачноватое лицо и слегка свистящий голос. — Но после того, как ты запела, — да я тут же затащился! Останься, побазарим, а? Ну раскрой нам тайну: кто ты такая? Ну ты чего, а?

Тамар рассмеялась: нет-нет!

Уличный поэт преклонил перед ней колено: